Василий Ажаев - Предисловие к жизни

Бармин долго и серьезно смотрел на инструментальщика.

— Сколько вам лет, Фантов? — спросил он.

— Сороковой. А что?

— А дети у вас есть? — допытывался Бармин.

— Двое. Школьники. А что?

— Да… Жалко мне вас. Говорите — заступиться?

— Уж я буду благодарен.

— Вас с работы не снимут, вы останетесь на Гиргине, — уверенно продолжал Бармин. — Только лесорубом. На сороковом году беритесь сразу и за ум, и за пилу. И вам лучше будет, и людям. Могу вас даже в напарники к себе взять. Перцеву-то пора за старшего быть. А мне вы подойдете: инструмент ведь знаете и любите его…

Бармин уже спал, когда к нему пришел Шубин. Он опасливо оглянулся на лежащего рядом Перцева. Митькин острый язык ему не нравился, и Шубин нарочно пришел попозже, чтобы поговорить с Барминым наедине. Он осторожно положил тяжелую горячую руку на плечо стахановца.

— Ты что? — спросил Бармин, щуря сонные глаза.

— У меня к тебе вопрос.

— Отложил бы до утра этот вопрос. Надо же и поспать. Приспичило?

— Ну да, — сказал Шубин и встал в нерешительности. — Спи хотя. Я потерплю.

Бармин провел рукой по лицу.

— Разбудил, а теперь — «спи». Нет уж, говори.

Шубин присел на топчан и, опять оглянувшись на Митьку, сказал тихо:

— Мне сказали, что ты у нас остаешься и бригаду будешь создавать.

— Ну? — торопил его Бармин.

— Возьми меня в свою бригаду. Прошу, как человека.

Бармин присел на матраце, глаза у него потеплели.

— Сколько ты выработал сегодня бригадой? — спросил Бармин.

— Сто десять, — ответил Шубин.

— Маловато. Знаешь что, Шубин, — тихо сказал Бармин. — У меня другое предложение. Ты поднимаешь в своей бригаде выработку, и тогда не ты ко мне, а я к тебе пойду в бригаду. Идет?

Глаза бригадира широко раскрылись, поразив Бармина ясной, почти детской своей голубизной.

— Ты ко мне? В бригаду? — прошептал Шубин. Несколько минут он сидел и размышлял. Потом взял руку Бармина, лежавшую поверх одеяла, вобрал ее в большую свою ладонь и стиснул. — С завтрашнего утра повал будем вести твоим методом. Все ребята наизусть изучили каждое движение. Не возражаешь?

— Где уж тут возражать, — рассмеялся Бармин. — Наоборот!

…Если вам Придется, читатель, побывать в районе реки Гиргин, обязательно заверните к лесозаготовителям. Очень хорошо у них там! Такого леса — высоченного, прямого — больше, пожалуй, нигде не встретишь на Дальнем Востоке. И воздух там особенный — он удивительно прозрачен и будто пахнет арбузами.

Стройка началась, и ее голоса разнеслись далеко вокруг. В нанайском стойбище Хурми все чаще говорили теперь о железной дороге, которая пройдет сотни километров в тайге и свяжет северный район края с его центром. Юноша-нанаец Максим Бельды слышал, как председатель сельсовета Александр Зульчи, побывавший на стройке, с воодушевлением рассказывал о ней.

— Эта железная дорога — движение вперед в нашей жизни. На стройке нужны люди, и мы пошлем туда наших, — сказал председатель. Заметив пристальный взгляд маленьких и блестящих, словно кусочки антрацита, глаз Максима, спросил у него: — Пойдешь, Бельды, дорогу строить? Отпущу тебя, если хочешь, отпущу и других, если они захотят стать строителями.

Не дав Максиму ответить, встал дед его, старый Лала. Он сердито сказал:

— Нанайцы — таежные люди, и не их дело строить. Максим уже хороший охотник, и нельзя ему уходить из стойбища. Среди чужих он зачахнет. Бельды несколько зим ходил в школу. Он любил учиться. В школе каждый день рассказывали что-нибудь новое. После уроков он часами размышлял об услышанном от учителя. Когда началась война, отец и брат Максима ушли на фронт и не вернулись. Максим остался за старшего в семье. Ему пришлось бросить школу и начать работать. Кроме него, некому было помогать матери, двум маленьким братишкам и дряхлому деду Лале.

Учитель Сарафанов никак не мог примириться с тем, что самый способный его ученик расстался со школой. Он пытался наладить занятия с Максимом, когда тот возвращался с охоты или рыбной ловли, но измученный за день парнишка мгновенно засыпал, едва сев за книжку и тетрадь.

Сарафанов не отступался, скандалил с противником учения — дедом Лалой и заставлял Максима заниматься через силу. Конечно, от такого учения немного было проку. Но совсем худо стало, когда учителя Сарафанова перевели из стойбища на стройку культоргом. Школьное детство Максима осталось позади. К удовольствию деда Лалы, его внук стал заправским охотником, ничто теперь не отрывало его от промысла.

И вдруг эта стройка. Отправившись на очередную охоту за белкой, Максим не поленился дать изрядный круг на лыжах, ему хотелось проверить — врет или не врет их председатель.

Зульчи не обманывал. Стройка отодвинула тайгу в стороны от обоих берегов реки. Там, где был вечный лес, вырос целый город свежесрубленных бараков и палаток. Повсюду сновали люди, по замерзшей реке непрерывно двигались автомашины. Тайга встревоженно гудела.

Увиденное поразило юношу; вернувшись в стойбище, он рассказал обо всем деду и матери.

— Они разорят тайгу, разгонят зверей и доберутся до нашего стойбища, — сказал Лала. — Нам, наверно, придется отсюда убираться. Ты не ходи больше смотреть на них.

Но стройка притягивала Максима, и он не раз наблюдал издали за всем, что происходило у реки. Теперь он словно раздвоился: ему хотелось пойти на стройку и вместе с тем страшно было уйти из семьи.

Наверное, Максим так и остался бы охотником, если б не Сарафанов. Он объявился нежданно-негаданно. Вот как получилось. Председатель Зульчи поехал к строителям с обозом рыбы, захватив с собой Максима и еще кое-кого из ребят. На стройке нанайцев встретил Сарафанов. Он нисколько не удивился встрече, горячо благодарил их за подарок, расспрашивал ребят об их жизни и жалел, что ему все не удается побывать в стойбище.

Бывший учитель не сразу узнал Максима. А когда узнал, очень обрадовался.

— Теперь ты от меня так легко не отделаешься, — сказал он. — Жди меня, приду в гости.

Через некоторое время он действительно пришел на лыжах в стойбище вместе с инженером Казьминым. Одинаково одетые в белые полушубки, высокие серые валенки и шапки, они заходили во все дома и знакомились с хозяевами.

Нанайцы хорошо приняли бывшего учителя. Он был такой же приветливый, только немножко поседел и непрерывно дымил трубкой. Инженер Казьмин внушал уважение к себе молчаливой серьезностью.

Зульчи созвал собрание, и на нем культорг Сарафанов позвал молодых нанайцев на стройку. Сразу же записалось несколько человек, и это обрадовало Сарафанова. Казьмин недовольно покачивал головой: