Василий Журавлёв-Печорский - Федькины угодья

Только в вагоне мы поняли, что участвовали в одних учениях.

— Я-то думал, что у «Сыча» голос знакомый.

— Я тоже.

Вместе с нами ехал в купе капитан второго ранга Самохин.

— А, старые знакомые встретились, — сказал он.

— Мы земляки.

— Помню твоего земляка еще по экипажу. Приветствую дружбу моря и неба!

«Тук-тук-тук-тук» — выстукивали колеса. Поезд уносил нас все дальше от взморья. Мелькали поселки, деревушки, березовые рощи. Впереди ждала пересадка, и мне почему-то захотелось пересесть на поезд, идущий на Архангельск. Вместо этого утром я опустил в почтовый ящик открытку: «Еду к матери. Пиши». Всего три слова. Я всегда писал Нине очень короткие письма, зато думал о ней много, хотя и не часто. А надо бы написать: «Здравствуй, милый доктор! Как ты там? Моя служба подходит к концу. А дальше? Я не знаю. Я пока ничего не знаю».

Вот я и дома, и хотя морозы здесь за сорок, холодновато в ботинках и шинельке, но ведь мы моряки. После первых дней, когда мать неотрывно смотрела на меня, не зная, чем угостить дорогого гостя, ухаживала за мной, как за ребенком, когда в доме было тесно от соседей, которые по давнему обычаю шли «со своим», чтобы угостить приехавшего в отпуск матроса, все немного приуспокоились.

Вечерами я бежал в село, чтобы встретиться с Мариной, сходить в кино, и, конечно, вместе с Володей. Нас с ним так и прозвали «полосатые черти». У нас любят беспокойных, способных отчудить что-нибудь ребят, не знающих устали в деле и в гулянье.

В первое время, отвыкший от обычной жизни на «гражданке», я не знал, как и вести себя. Сказать встречному «здравствуйте» — язык не поворачивался, привык за эти годы к «здравия желаю». Нашел выход: говорил «день добрый» или «доброе утро». Отбоя от земляков не было. Каждый, кто встретится, обязательно начнет расспрашивать, как дела, как служба моряцкая, скоро ли насовсем, не надумал ли жениться.

Марина стала какой-то странной. Когда остаемся одни, или целует, или молча сидит рядом, подперев кулачком подбородок (и где она этому научилась?), как будто впервые видит. А однажды сказала: «Совсем другим ты стал, Володька, совсем другим».

— Лучше или хуже?

— Лучше, но… Не знаю… — смутилась. — Уходишь ты от меня.

— Куда ухожу? Что ты мелешь? Не пойму тебя.

— Мне лучше знать. Сердце чует. Только, когда уйдешь, вспоминай свою Маринку. Она немножко любила тебя.

— Что ты заладила сегодня: уходишь, уходишь…

— Глаза у тебя мимо меня смотрят, думаешь о чем-то другом.

Что я мог ответить ей, если чувствовал в ее словах какую-то долю еще непонятной мне правды. Как часто, идя с ней по сельской улице, я видел перед собой Нину, но она была далеко, и не расстояние тому виной, а другое — не смел подойти к ней, выше себя ее считал с той первой встречи в тундре. И тянулся в то же время к ней, хотел доказать, что лучше, чем кажусь.

Так мы дошли с Мариной до калитки, припорошенной снегом, постояли под березкой, я обнял ее на прощанье и поспешил домой. А по дороге повторял:

А ведь я меньше стал спрашивать у Марины, как она живет, что думает наперед. Или уже неинтересно? Так почему ж каждый вечер торчу у этой калитки?

На краю села есть большой бугор, откуда видны окрестные деревни. Сколько же домов понастроили мои земляки за это время, как же застраиваются села, растянули райцентр почти на десять километров — сплошь огни, крутые взгорки по ручьям исчезли — их сделали положе для проезда машин. Правда, люди поговаривают, будто директор РТС за счет этого дал три годовых плана «мягкой пахоты» и не сумел закончить весеннего сева, но мало ли чего не наговорят, РТС-то на первом месте. А жизнь лучше стала. Это по столу видно. Сказывается и приход ребят из армии. Теперь бы только жить да жить. А я на уме одно держу: в техникум хотя бы поступить после службы.

Мой старый учитель географии Михаил Николаевич, встретив меня, воскликнул. «А ну, повернись! Гвардеец!» И хотя наша часть не была гвардейской, но я промолчал. Лестно было услышать похвалу. Он затащил меня к себе. В старом двухэтажном доме, где Михаил Николаевич купил половину, было тепло, шумно от ребячьих голосов, в глазах пестрило от множества книг на полках.

— Куда думаешь-то?

— Еще рано думать.

— Да… Да… Поздравляю тебя.

— С чем, Михаил Николаевич?

— Читал твой рассказ.

— Где? — Я так и рванулся к нему.

— В журнале. Молодец.

Я открыл журнал, и на меня с укором взглянула с его страниц Нина, наш милый доктор. Как мог художник заметить ее взгляд, когда он не встречался с ней? Как он мог знать, что пишу про нее, а не про кого-то другого.

Целых три страницы. Рисунки. И главное — вверху моя фамилия.

— Я не видел. Можно, возьму домой?

— Бери, голубчик, бери. У меня еще есть один. Географию ты не забыл? Подумай. Интересная наука. В техникум метишь? Может, в десятилетку, а потом в институт?

— Мне ведь еще целый год на «гражданке» в десятом учиться. Не сумел закончить на флоте.

Вечером я зашел к Марине. Посидели в ее горенке.

— Читала твой рассказ.

— Понравился?

— А ты этого доктора знаешь?

— Это ж рассказ!

— Любый!.. Уходишь ты от меня все дальше.

Противоречить ей было бесполезно, я только обнял Маринку и посидел с ней молча долго-долго.

— Марина.

Она приоткрыла глаза.

— Люб ты мне, Володька…

— Идем к Бородкину. Аню возьмем. На конях покатаемся.

Вскоре двое легких санок пронеслись по улице села и скрылись в темноте. Санки, подбитые железным полозом, легко скользили по плотно укатанной дороге. Санки неслись, мелькали под копытами вороных заснеженные километры.

Я вспомнил, что отпуску осталось всего несколько суток.

— Завтра надо позвонить насчет билета.

— Я позвоню, там у меня сестра.

— Какая ты красивая, Марина.

— Молчи! — она зажала мне рот варежкой, припала головой к черной флотской шинели, обхватила руками за шею, чтоб не вылететь из санок при окатах.

Радоваться бы тебе, Володька, что счастье рядом, ан нет, опять о чем-то другом задумался.

— Фи-и-и-и-и! Пошли! Ф-и-ии!

Снег летел из-под копыт, и с неба падали звезды, угасая в снегах.

Вот я и вернулся из отпуска. Пожурил ребят за кирпичи, которые они сумели-таки сунуть в мой чемодан перед отъездом. Полдороги проехал, пока догадался, с чего бы это чемодан тяжеловат. Расспросил о новостях, протянул, как подобает вернувшемуся из отпуска, дорогие папиросы, мол, берите, на всех хватит, присел на табуретку.

А ведь я домой вернулся, а не просто в кубрик. Ведь они ждали меня, эти ребята.