Василий Журавлёв-Печорский - Федькины угодья

— Сыграйте, ребята. Он любил… Его песню.

Мы молчали. Стояла такая тишина, что в кубрик доносились трели жаворонков, висящих над прибрежной луговиной.

Сразу же после получения аттестата зрелости сержант Хлипитько сдал на звание младшего лейтенанта и ушел в запас.

А через много лет получил я от него письмо. Рем просил навестить его, обещал заглянуть на Север, омулевой ушицы отведать. Писал, что он шахтостроитель. Начальник управления в Донбассе. Случайно попала в руки газета с моей статьей, и запросил он в редакции адрес, уверенный, что это я.

Мне после отъезда Рема пришлось служить до осени. Отъезд, как часто бывает, стал неожиданностью. Утром меня вызвали в строевую часть, дали обходной лист. После обеда я был у замполита, потом у командира батальона. Они жали руку, давали отцовские наставления.

Вечером удалось позвонить в гавань, где служил Володя, и передать через ребят ему, чтоб вырвался проводить.

Около полуночи поезд отошел от перрона городского вокзала. Бородкин махал бескозыркой, пока не исчез за поворотом, мне слышались его слова:

— Один моряк — отделение, два…

— Пиши!

«Один моряк…» — кто ж это любил повторять? А, Самохин! Он на повышение пошел. На другой флот перевели. Все меняется. И я уже не тот: ленты чувствую за спиной, хотя не нужно бежать на поверку, нести вахту в радиобюро, отдавать честь старшим. Отныне сам себе хозяин, и все дальнейшее зависит от самого себя.

Но где бы я ни был, в какие бы переплеты ни попадал, какой бы путь ни выбрал — всегда со мной будет море. Жизнь — то же море, и в ней всегда найдется место для ребят в полосатых тельняшках.

И я взлетал с волны на волну на крутоносых рыбацких лодках, выметывал сети, пил щербу из алюминиевых кружек, багрил августовской ночью лосося, бродил с двустволкой за плечами по опушкам боров, выискивая глухариные выводки. Свежий ветер хлестал по лицу и звал куда-то вдаль, к чему-то нераскрытому, к новому.

— Ну вот, и еще одна ночь пришла, — Перфил отодвинул и перевернул кверху дном стакан. — Четырнадцатая. — Он взял со стола большой охотничий нож с ручкой из оленьего рога и двумя ударами сделал на стене очередную зарубку. — Как подумаешь, так жалко Фроню становится, две недели без мужика. Каково ей?

— А тебе? — И мы умолкли, заметив, как Перфил неожиданно нахмурился.

— Витек, ты ложись с краю, — показал он племяннику на широкую кровать. — До обеда выспаться надо, а там сетки посмотреть. Вечером домой собираюсь. Шутки шутками, а дело делом. Как она там? Уже картошку пора садить. Не велико хозяйство, а без мужика плохо.

Изба, где мы весновали, стояла на островке, вокруг которого шумело половодье. Вода уже подошла к самому крыльцу, вот-вот зальет его.

Жили мы здесь поначалу вдвоем, а позже шумной артелью. Прошли две недели ожидания большой воды, ожидания настоящей весны без снега, заморозков по ночам, без холодного, пронизывающего до костей ветра. Утка уже пролетела, рыба разбрелась по кустам, и можно было возвращаться домой, но Перфила держали в заречье овцы, за которыми он присматривал, Витя — тот за дядей куда угодно отправился бы. Ну, а я не спешил домой. Мне в эту весну было некуда спешить: так дела сложились.

Подложив под голову ватную телогрейку, я прилег на широкую скамью, глядя, как пламя в железной печке лижет пропитанные соляркой кирпичи. Хорошо придумал Перфил — сунь пару кирпичей на сутки в солярку, и потом они ровным пламенем нагревают печурку круглые сутки, дров искать не надо.

Я смотрел на свежую зарубку, сделанную Перфилом на стене.

«И придумает же Перша. Все у него с шуткой-прибауткой».

А Перфил уже спал крепким сном усталого человека, раскинув руки, улыбаясь чему-то. Ему, наверно, снились голубаны, последние стаи которых неслись над рекой.

Голубаны? Не они ли заманили меня в заречье? Точно. С них и началось все…

Жилось мне тогда не особенно хорошо, но весело. И как не радоваться, если нежданно-негаданно «отпуск» выпал, и когда — весной. Я ушел тогда из редакции районной газеты.

Мне давно хотелось провести весну в заречье.

— Да ты е-ж-жай! — говорил мне Федул, конюх редакции. — Я т-т-тебя вместе с лодкой перевезу. К с-с-самому месту. — Мужик и так заикался, а тут от волнения, что приходится расставаться с «хорошим человеком», от желания сделать добро совсем расстроился. — Г-г-голубапы знаешь как летят?

Голубаны! Об этой утке я много слышал от старших. Она выделяется из множества пролетных птиц, летящих весной в печорские тундры. Видать видывал — крупная, белобокая, грудь сине-белыми крапинками, от чего кажется серой, а сидеть в скрадке, когда она летит, не приходилось.

— На той неделе тогда придется перебраться. Я все соберу и звякну тебе.

И что за человек Федул: никого не обидит, всем старается сделать добро. Мы с ним в давней дружбе. Сколько сотен никем не меренных километров изъездили по лесным дорогам в морозы, метели, сколько раз обогревались в избушках кушников.

— Ладно, п-позвони. Я приеду вечером.

Жил я по-прежнему в соседней от райцентра деревушке, километрах в пяти от нее. Так было удобнее: к реке и к лесу поближе. Родители к тому времени переехали в город, к сестре отца. Своего дома они никогда не имели. Устроился неплохо: снял комнату у одной старушки за пятнадцать целковых. Мне было в этом домике, окнами на реку, уютно и хорошо.

По утрам, когда все спали, я уходил в гору, за аэродром, откуда возвращался со связкой рябчиков, садился в автобус и отправлялся на работу. Это осенью, а весной вода подходила к самому крыльцу. Я обматывал цепь якоря за столб калитки. Поезжай в любую сторону, куда хочешь, и никому не помешаешь — километра на четыре разливается в это время река.

И, уйдя из редакции, я не оставил квартиры, еще не решив, куда направлю свой путь. Дорог много, а выбрать надо одну. Всего меня охватило желание перемены мест. То ли к геологам податься, то ли снова в рыбаки пойти, а может, на какую-нибудь метеостанцию махнуть годика на два-три? А с институтом как же, время не ждет? Мать и то обижается: мол, все люди как люди, а ты всегда недоволен, остепениться, мол, пора, тридцать скоро.

А если по-другому взглянуть на случившееся, то мне нежданно-негаданно счастье привалило: полная свобода.