Василий Журавлёв-Печорский - Федькины угодья

— Поздновато, — вздохнул Перфил.

— Ничего, природа свое возьмет. Теплынь-то уже сплошная пала. Поверь мне.

— Как не верить, — сказал Перфил. — Вчера в караулках в валенках мерзли, а через день-два будем до нитки мокрые вылезать оттуда. Бывало уже со мной такое: в одной рубахе сидел, а утка только начала лететь.

— И я, помоложе был, тоже любил поохотиться, теперь поотвык немного, сон одолевает, да и некогда. Это дело для вас, молодых, — ответил старик. А у самого и резиновые манихи заново покрашены, и ружье блестит, и патронов небось папковых привез, которых мы с Перфилом так и не смогли достать.

С этого вечера шум и гам над заречьем не умолкали ни утром, ни ночью. Над нами, как хлопья снега, плавно летели к северу гуси, лебеди, большими табунами кружились над озерами острохвосты, звонким «фюити!» оглашали заречье стаи свиязей.

Бывал я на охотах, но такого не видел, словно в другой мир попал, словно век тут жил, словно не я, а кто-то другой целыми днями сидел дома, где от табачного дыма тучи под потолком плывут.

Вода подступала все ближе к избе, и настал час, когда наш «квартирант» по взвозу, шевеля ушами, припрыгал на поветь. Мы сделали вид, что не заметили его, а уходя, оставили на полу кусочки сахара. Когда вернулись, их уже не было.

И мы ближе к бору перебирались — по веретиям уже ползли льдины, появилась быстрина.

Прожив порядочно времени в селе, я понял тут, что не знал весны, не знал, сколь разноголоса она, сколь мил сердцу южный ветер, который северяне «русским» зовут.

«А что, если бросить все да перейти в рыбаки? — не раз мелькало в голове. — Надо ли что-то искать, рваться куда-то? Чем тут хуже? Привольные места», — так думал я днем, а ночами снился город.

Со стороны райцентра к устью Цильмы прошел, расталкивая льдины, катер.

— Что-то случилось на Цильме, на палубе вроде райкомовское начальство, — сказал Михаил Иванович.

Перфил опасался, как бы Остапков бор, где поместил овец, не разбило водой на несколько мелких островков.

А тут еще накануне от неизвестной болезни пала овца, за ней другая. Утром все здоровы были, а вечером копытца набок. И ветфельдшера нет, чтобы разобраться, в чем причина. Вот ведь оказия какая. А вдруг поголовный мор начнется?

Овцы, за которыми присматривал Перфил, были единственными в своем роде по району. Еще до войны работник опытной станции развел новую породу, скрестив местную грубошерстную мелкую овцу с полутонкорунной. Хотя на ученых наш брат, крестьянин, смотрит больше искоса, но полученное потомство понравилось крестьянам: неприхотливы, как мать, крупны, как отец, и уже не грубошерстные, а полутонкорунные.

Понятна была тревога Перфила за овец.

— Может, зараза какая прилипла? — думал он.

Через три дня еще два барана пали. И мы с Перфилом взялись за лопаты, стали вместо пастухов могильщиками.

Из Цильмы принесло водой чей-то амбар — целехонький, как будто тут и стоял, — развернуло дверями на юг и оставило в кустах.

— Видать, затор был. Неужели вода всю деревню затопила? — сказал Михаил Иванович.

Потом издалека послышались взрывы, и густой массой повалил лед, следом за которым спустился к нам райкомовский катер. В этот раз он завернул к избе.

Мы сварили уху из нельмы, чтоб встретить гостей по-доброму, как повелось на Печоре. Они не отказывались, но и пили щербу хмуро, словно не зная, из какой рыбы сварена она.

— Ешьте, гостеньки, — приговаривал бригадир. — Первый лов всегда в рот. Первая рыбка, заледная.

— В Филипповке больше ста голов скота погибло, — хмуро сказал секретарь райкома, бросая плащ на скамью. — Чуть всю деревню не затопило. На крышах спасались. А люди, люди свое добро бросили, артельное спасать кинулись. В середине села воронка, словно не лед прошел, а фугаска разорвалась.

И сам секретарь в эти минуты был больше похож на командира роты, чем на партийного работника. По его сигналу вызвали взрывников из геологоразведки, и сам он, в прошлом минер, возглавил их группу. Успели, хотя горюшка филипповцы хватили с лихом.

— Амбар чей-то притащило. Даже замок на дверях висит, так вы брякните там по телефону, если линия сохранилась, что, мол, все цело будет, — попросил секретаря старый рыбак.

— А у вас какие новости?

— Обижаться не на что. Можно бы побогаче уловы брать, да мы по-стариковски, сколько силенок хватает, сколько можем.

— Ну, ну, не прибедняйся, — погрозил ему пальцем секретарь райкома. — Знаем вас. С весны стонешь, а к зиме премию отхватишь.

— Бывало, — согласился Михаил Иванович, — год с годом не сходится.

— Все от людей зависит, все от людей, Михайло Иванович. А как с овцами у Перфила?

— Плохо, — Перфил развел руками. — Пять голов уже потерял.

— По этому вопросу обратитесь к Ивану Даниловичу, — секретарь показал рукой на высокого, худого, в брезентовом плаще человека, районного ветврача. — Он разберется.

— Ну, Михайло Иванович, — добавил он, — пока мы тут пережидаем да Иван Данилович своим делом занимается, может, примете в вашу бригаду на замет-два, хотя бы верхнюю тетиву потянуть.

— Мы вам и нижнюю доверим. Это не районом управлять.

— Как знать, что труднее, — засмеялся секретарь. — Не растерял ли я твоей выучки?

— Все может быть, все может быть, — скороговоркой произнес старый рыбак, польщенный, что начальство вспомнило: начинало жизнь в его бригаде.

Рыбаки пошли к лодке. Ветврач, осмотрев овец и сделав вскрытие, пришел к выводу — отравление. Овцы ели ветошь, выброшенную половодьем на берег, а она была пропитана минеральными удобрениями, что горой лежали здесь в зимнее время.

— Можно только одно посоветовать: круглые сутки смотреть за ними. Здесь и жить. Но где будете спать? Тут даже худой землянки нет.

— Где наша не пропадала, — сказал Перфил, — переедем на Остапков бор, место там веселое, птички кругом поют, сосны, не то, что здесь, лишь кусты из воды торчат.

— А не даст ли нам палатки Михаил? Без нее худовато все же будет: то дождь, то ветер.

— Спросим.

— Возьми, пожалуй. Мы тут без нее обойдемся, — согласился рыбак, — на миру живем, без помочи нельзя. — Катер ушел в райцентр, а мы с Перфилом перебрались на новое место. Там было веселее. За грядой мачтовых сосен не брал ветер, днем припекало, в глубине бора урчали косачи, над самой палаткой выводил трели лесной конек, по веткам ольшаника прыгали дрозды. Мелкая птаха, оказывается, прилетает по ночам и тут же берется за гнезда.

Уезжая от нас, секретарь райкома протянул мне конверт.

— Амосовна просила передать. Кто же тебе так часто пишет, охотник, издалека?

— Друг! — и я невольно смутился. Знакомый, как бисерная вязь, почерк, голос, который я слышу даже издалека. Чем ты порадуешь меня, доктор?