Василий Журавлёв-Печорский - Федькины угодья

Мы отгородили берег, открывающий овцам ход к воде, валом из хвороста. Для водопоя им хватало воды и в бору. Но теперь приходилось дежурить, присматривать за отарой в оба. Сена уже совсем не осталось. Надежда была на ивняк да еще на чуть показавшиеся из земли зеленые былинки.

Лишь бы солнце посильнее грело, трава быстро в рост пойдет. Время-то позднее, света много.

Да, весна запоздала и наверстывала упущенное. За несколько дней провалил лед, и теперь уносило тот, что оставался на берегах. Мы перешли на лов рыбы по кустам, вдоль бора. Щука отнерестилась, на зеленя пошли пелядь, сиг, чир, даже язь, который нерестится значительно позже.

Кажется, и берега нет, где бы сети приткнуть, но Михаил Иванович, по одному ему известным признакам, находил добычливые места. И сети не пустовали. Теперь рыбу отвозили на катере ежедневно. Два раза приезжал к нам зоотехник колхоза, а вместе с ним и Фроня, жена Перфила, которой думалось, что без нее мужик в заречье пропадет. И впрямь он уже давно не брился, бородой оброс, и заметил я, что прибавилось за последний год седин у моего друга. Мы встречали их на огнище, угостили, как водится, ухой, послали рыбы родне. Я собрал посылку Амосовне. Посидели у костра.

— Ты их, Перфил, на ветру-то, балек-то, не держи, они больно холода боятся, — говаривала Фроня, все такая же красивая, как и в юности, лишь морщинок у глаз ее прибавилось.

— Стараюсь, чтоб потеплей было. Погода-то дивная стоит, что дальше будет.

Они съездили на дальние луга но Цильме, где оставалось невывезенным сено. Оно оказалось в сохранности. Даже плесенью не покрылось, не запрело. Перфил повеселел. Но на охоту он ходил уже реже, предпочитая ночью отдыхать. Да и не знаю, отдыхал ли он. В какое бы время ни посмотрел, все около овец. Даже разговаривает с ними, как с людьми. «Поверьте, говорит, голубушки, потерпите, скоро ваше время придет».

А я теперь уже на маленькой лодчонке, что Перфил держал про запас в бору, ездил на веслах вдоль берегов. Еду однажды, насвистываю что-то, а глянул на островок и замер от удивления: лось.

Крупный широкогрудый самец стоял у воды, спокойно глядя на приближающуюся лодку. Меня это поразило, и я повернул к шалашу.

— Перша, там лось!

— Встретились все же, — рассмеялся он. — Я его уже который раз вижу. Деться-то ему некуда. Тесно стало в бору. Бор-то островком стал. Пусть живет.

Но недолго бродил по бору сохатый. В ту же ночь нас разбудила канонада. В дальнем от нас конце бора шла беспрерывная стрельба.

— Семеновы, знать. Нарвались-таки. Вот и лупят дробью по глазам. Теперь, гляди, как бы и баранов волочить не стали. С них все станется. — Перфил дернул заводной шнур мотора, и лодка понеслась вдоль берега, туда, где из него впадал в пойму невидимый теперь Матвеев ручей.

Мы не успели. Лось уже лежал, жадно поводя ноздрями, широко раскрыв большие глаза, из которых катились слезы, загребал землю передней ногой, словно отбивался от кого-то. Мы не застали браконьеров. Только за кустами слышалось гудение двух моторов.

На «ветерке» не догонишь. «Москва» у них. Вот еще беда на нашу голову. И оставлять так нельзя: жалко зверя. И добивать тоже опасно — вдруг на нас кто покажет, убеди потом, что это не мы. И все же Перфил добил зверя охотничьим ножом, ругая при этом на чем свет стоит каких-то иродов, населяющих землю.

— Э! — крикнул он. — Рыбаки!

— Э! — донеслось из-за кустов издали. — Чего тебе, Перфил?

— Давай сюда!..

Всей бригадой составили акт, подписались, чтоб все было законно оформлено. Не хватало лишь печати.

— Теперь пусть следователь разбирается, — сказал Перфил. — Хватит с них. Наигрались. Что им мешал зверь? Или жадность одолела? Нет, надо завалить, а подумали, куда с мясом денутся? И мясо-то весной одни мослы.

Михаил Иванович тоже хмурился, как всегда поглаживая широкую, как лопата, бороду.

— Невелика удача, — сказал он, — на островке зверя свалить, к тому же привыкшему человеку.

— И зачем я его прикармливал? — качал головой Перфил. — Он ведь у меня вместе с овцами соль лизал. Совсем бояться перестал. А так, может, ушел бы. Да нет, куда ему деться, вода кругом.

Акт был отправлен вместе с рыбой, а с ним записка, чтоб забрали мясо.

Следователь приехал на следующий день. Все осмотрел, прикинул, выслушал, сопоставил.

— Вам-то я верю, — сказал он Перфилу, — да как доказать, что они. Вы сами видели их?

— В том-то и дело, что нет, только пальбу слышали.

— А лодок кругом хоть отбавляй, за каждым кустом. Не пойман за руку — не вор. Давайте сделаем так: помолчим пока об этом. Я сутки-двое тут подежурю, авось наведаются.

Но это было напрасной надеждой. Браконьеры так и не появились. Видели, знать, откуда-то, что нежелательный гость подъехал, или догадались по нашим лицам, когда заглянули на чай.

— Ничего, это им так не пройдет, — Перфил тряхнул головой. — Не первый раз пакостят. Нарвутся.

В эту ночь валом пошел космарь. Большие стаи его с шумом шлепались к манихам, не разглядывая, что за утки сидят на воде.

«Космарь пойдет — голубана жди», — вспомнились мне слова Перфила.

Из шалашей то и дело слышались выстрелы. Они были столь часты, что даже косачи, токующие теперь круглые сутки, на время умолкли.

А мне не стрелялось. Перед глазами стоял лось — такой, каким я видел его утром около воды. Не только дробь, но и пуля нашлась у стервецов. И для чего пули с собой берут? На кого с ними весной охотиться? На кого, как не на лося! Но никто не мог бросить в лицо братьям Семеновым: «Это вы убили лося!» На воде следа не остается.

Чем севернее, тем более бурно проходит весна. Я по весновке почувствовал, что прикоснулся к вечному чудодейственному роднику жизни, что ко всему живущему на земле, будь то человек, птица или былинка, надо относиться с уважением. Этому научил меня Перфил, который и с деревьями, и с птицами, и с плещущейся в калтусах рыбой говорил, как равный с равным:

— Ишь, плещется! Язь! Его время. Икру мечет. Чуть потеплей станет, вода на убыль пойдет, зацветет черемуха — лещ на нерест двинет. К тому времени Уса водицы подбросит. Вторая вода часто бывает больше первой.

— Кря-кря! — донеслось из-за кустов.

— Крякуша уже на гнезде. Вишь, отводит нас. Да и селезень норовит разорить его. Вон как крутится. Выглядеть не может. Все живет. Все спешит.

Мы рассматривали расставленные у бора сети. Был язь, окунь. Белой рыбы не стало.

— Теперь белую-то до осени жди. Перед ледоставом она начинает в сети бить. Ту, что в озерах, всегда можно взять, но кому заниматься этим? Озера зимой, на досуге, подчищают, а рыбаки вроде тебя — удочкой больше промышляют. А что вы в этой удочке находите? Сидят, как пни, не шевелясь, часами ждут, когда клюнет. Не зря говорят: «Ужена рыбка, да…» Грубовато сказано, но из пословицы слова не выкинешь.