Василий Журавлёв-Печорский - Федькины угодья

В зыбке еще, знать, качается невеста Николая Торопова, младшего рыбинспектора. А Синегориха про любовь бает… Любовь? Врут люди. Никакой любви нет. Блажь!.. Насмотрелся парень, как живут соседи… Куда ни посмотри — разводы кругом. Жениться всякий дурак сумеет, а жить… Вот новый дом построить — это да! Старый стал совсем никудышный. Потом можно и невесту подыскивать. Много их в деревнях, как морошки на Петровом болоте, куда в детстве с ведрами бегал. Бери, какая приглянется. Успеется с этим. Мать вон Маруську метила. Какая она невеста, Маруся. Разве что вместе в школе учились. Колобок! Каты-покаты… Тоже выдумала мать!

Снова ударил ветер, налетел дождь, но весь дом уже крепко спал, лишь оторванный край тесины на крыше то и дело стучал поскрипывая.

Наумовна загремела ухватом. Сима открыла глаза, сладко потянулась.

— Спи. Рано еще. — Наумовна вытащила из печки сильно подгоревший хлеб. — Пока коровушку доила, чуть все не сгорело, корки-то тю-тю…

Сима улыбнулась. Ей приснилось что-то хорошее-хорошее, а вспомнить не может. Она тряхнула головой, собрала волосы в пучок, стащила с табуретки кофточку.

— Вставай, соня! Не замерз там? — послышался со двора ее голос.

Варвара Наумовна, хлопоча у печки, посмеивалась. Она еще не успела забыть свои молодые годы, помнит, как и с чего все начинается.

— Вставай, помочь старухе надо! — вполголоса сказала Николаю Сима.

— Иду! — Торопов тут же взял на себя хозяйские заботы: сбегал к Суле за водой, наколол дровишек про запас, помог старухе проводить корову на поскотину, привязал овец на густую отаву неподалеку от деревни.

Сима, прищурившись, глядела, как ловко у него все получается. «И не спешит как будто, а в руках все спорится», — подумала она. Родышевцева стала понимать характер северян и начала по-иному смотреть на своего молчаливого помощника.

— Долго пробудете на Белом? — спросила хозяйка. — Когда ждать-то?

— Сколько займет, Наумовна! — Сима подтянула ремень полевой сумки, свисающей с плеча, и махнула рукой.

донеслось с опушки леса. Удаляясь в глубинку к Белому ручью, уводила Родышевцеву и Торопова проселочная дорога.

Обследовав по Белому несколько ям, где водились лишь окушки да жиганы [6] Мелкий хариус. , они вышли к устью Гусиного ручья, вытекающего из непроходимых болот.

Путь пересекла широкая, плотно выбитая тропа. Сима остановилась, задумалась, куда ведет. Лайка, бежавшая с ними от самой деревни, присела, повернула в сторону девушки морду с черной постоянно шевелящейся кнопкой на кончике носа, будто спрашивая, можно ли сворачивать?

Осока неожиданно зашевелилась. Из нее показалась лобастая морда чужой рослой собаки белесой окраски с поджарыми боками. Чужак ткнул носом в бок лайки.

— Ну-у! — Но чужак и ухом не повел на окрик девушки, только клыки показал. — Ко-о-ля!

— Иду!.. Тишина.

Поблизости, скрытая осокой, заскулила лайка. Прибежала, жмется к ногам Симы, жалобно повизгивает.

— Вон та, чужая. Видишь? — Сима показала Торопову на пригорок. Один за другим прогремело два выстрела. Раздался протяжный вой.

— Выводок тут…

— Чей выводок? — Родышевцева не поняла.

— Волки. В деревне надо сказать, ближе к холодам овец начнут резать. Не бойся, нас они не тронут.

Давно ли цвет морошки на болотах так густо осыпал кочки, что порой думалось, цвет ли, может, снег напал? Когда погода ухудшилась, уже зрели ягоды. Ложбины на праздничные чаши похожи — просят отведать, чем богат Север. Вот и голубика поспела — ею не прочь полакомиться и старый, давно отлетавший свое глухарь, что живет, как старовер, в глухой чащобе, и шустрый зайчишка, родившийся на первой прогалине, и медведица, купающая своих увальней в безымянных ручьях. Брусника покраснела, словно извиняется, что опаздывает. О ней еще вспомнят, не только на всю зиму запасут, но и весной станут собирать из-под снега. Для ребятишек лакомство, взрослым угощенье, а чаще лекарство… Было лето, и нет его.

Горит костер на покрытом ягелем холме. Темнота кругом. На еловом острове воет матерая волчица.

Третьи сутки Торопов и Родышевцева в тайге. Начальница хотела еще дальше забраться. Переняла у Наумовны и повторяет в сотый раз: «Езжено всегда лучше неезженого». Куда идти-то? Какая тут рыба? И окушков даже нет, одни инфузории да блошки разные, каких только в микроскоп можно рассмотреть. Пользы от них человеку… Вода в озерах позеленела, пить противно. Начальница в каждую лужу заглядывает, берет пробы, подсчитывает что-то. Жучков, паучков ловит — помогай. Нет, поработает Николай в инспекции до снега и в ремонтные мастерские перейдет. Хватит с него.

Но с характером девка, ничего не скажешь. Не жалуется, не хнычет. Другая бы на ее месте слюни распустила. Поздним вечером, набросав на еловые лапы травы или мха, всегда ладони под щеку подкладывает. Как маленькая. Маленьким так спать вредно, а взрослым? Да еще нет-нет откроет глаза, спросит испуганно:

— Ты тут?

— Спи! — ответит Торопов.

Свернется калачиком, поджав колени. Спит. Сиди, парень, и карауль. Боится каждого шороха. Допекла. А тут еще в волчьи места надо заглянуть, в болота. Пусть другого проводника ищет.

Тоскливо стало в тайге. Ночи хмурые, темные. Время круто перевалило к осени. Был бы кто другой рядом, а то девчонка, к тому же начальство. Хотя и просто держится, по имени зовет, но все не то. Не знаешь, как и обращаться с ней, боишься сказать лишнее слово. У Наумовны слышал из-за дверей, за столом посмеивалась над ним вместе со старухой. А волка испугалась — на шею кинулась. Портянки станет сушить — отворачивайся, будто он босых ног не видел. (А красивые у нее ножки, не по сапогам!) В деревнях во время сенокоса мужики с бабами в одной бане парятся — «с комаров». И то ничего. Невидаль какая — ноги!.. Но все же отворачивался, ждал у костра, когда рассветет, караулил по ночам свою начальницу.

Нерадостная картина открылась перед ними при подходе к Замежной. На многие километры вдоль ручьев и речушек, питающих Сулу, от лесов остались лишь пни и догнивающие верхушки деревьев, зола на месте костров, где сжигались сучья. Даже подлесок не поднимается. Откуда взяться ему, если семенники вырубались!

Идет Николай, думает, который раз ему приходит на ум, что охрана поставлена как-то не по-ладному, не так, как следовало бы. Словно у плохого хозяина получается: крышу ремонтирует — в стенах перекос, бревна в стенах заменит, так печь рушится. В районе шесть инспекторов по рыбе, четыре инспектора охотничьих, лесники, лесничии в каждом сельсовете. Зачем их делить. Объединить бы.

Николай не замечает, что Родышевцева от усталости еле передвигает ноги. Хотела перешагнуть замшелую валежину, но споткнулась.