Василий Журавлёв-Печорский - Федькины угодья

— Зн-а-аю, на какие поженки ездишь! — прохрипел Шишелов. Это прозвучало так неожиданно, что старик вздрогнул, как от удара плетью, в глазах блеснуло недоброе.

— Мме-е-ня держись! Не то… — шаря рукой по столу, пытаясь дотянуться до стакана, Егор снова уронил голову на стол.

— Продаст? — Быстров в упор глядел на старика.

— Забудет. В квасок-то я махры подсыпал. Господи, помилуй меня грешного.

— Брось бога вспоминать. Не таков ты, Шалый. Аль смерть чуешь?

Григорий Кузьмич и плечом не повел.

— Вот и води с вами компанию, э-э… — он хмыкнул, почесал в бороде. — Пей лучше!..

Сам он прикасался к рюмке только в престольные праздники, считая пьянство за смертный грех. Но водочку в доме держал про запас: мало ли для какого случая понадобится. Без бутылки, как он считает, сейчас никуда. Так и Замлилову не раз говаривал, удивляясь, как это квартирант не спивается, живя один.

— С Трошкой все! Ненадежный он. Что дальше делать будем?

— Давно бы так, а то несешь несуразицу, — куцая бороденка старика дернулась. — Вытащи этого подальше… Обмозговать надо.

Быстров легко взял Егора под мышки. Тот висел на нем мешком.

Кожевин поднял руку в крестном знамении:

— Господи, будь милостив к детям твоим! — Сухие пальцы его коснулись лба и упали на впалую грудь.

Быстров вернулся, они заговорили о милиции, которая начала шнырять по реке на полуглиссере, о рыбе, что лежит на Островке.

— Сколько? — спросил Быстров.

— За что?

— Квартиранта твоего проучить.

— Бог с тобой!

— Мне и с чертом неплохо, а тебе без бога никуда.

Шалый, как прозвали в молодости Кожевина, и сам думал, пора проучить квартиранта, непонятный он, не разберется что к чему, но доверь такое дело проходимцу — еще того… ножичком…

Раньше Кузьмич считал: «Кто с умом, и при социализме не пропадет». Теперь увидел, жмут со всех сторон. Дохнуть не дают. Тих квартирант, обходителен, а пока не было его в селе, все легче жилось; такому не попадайся…

— Сколько дашь?

— Свои люди!..

Глухо щелкнула задвижка двери, стукнул засов, послышалось старческое бормотанье:

— О господи, помоги рабу твоему Ивану.

Страх одолевал Кожевина. Он чувствовал, из рук уходит последняя надежда. Отнимают без угроз, без насилия. Дышать нечем.

— О господи!

Рассветало. Дряхлый старичок, сторож универмага, проснулся в своей кабине от тоскливого собачьего воя. «Не к добру!» Чья-то лайка, облизав лицо и пиджак лежавшего посреди улицы Шишелова, надрывно выла. Старичок, постукивая посохом по мостовой, подошел к лежащему.

— Егорушка, — просил он. — Люди скоро вскочат… Подымись…

Обложило небо серыми тучами. Льет дождь. Грязь на дорогах непролазная. Темно. Идешь по селу вечером, выставив руки, на ощупь. Полуночник покружил-покружил и скрылся, его время еще не пришло. С моря задул шелоник — порывистый злой ветер. Угрюмо шумят на деревенских кладбищах ели. Который день непогода. Хороший хозяин собаку на улицу не выгонит, а инспекторы, накинув на плечи тяжелые брезентовые плащи с капюшонами, плетутся по реке на своей «Доре», большой моторной лодке, рассчитанной на плавание у морского побережья.

Замлилов качнул фонариком: поворачивай!

Егор повернул руль направо. Их окатило холодными брызгами. «Дора» накренилась, словно хотела перевернуться, но лишь зачерпнула бортом. Корму приподняло и снова бросило в яму, винт коснулся воды и толкнул ее вперед…

Ночка в самый раз браконьерская. Тускло мерцают по распадкам огни деревень. Не будь их, трудно угадать, где у реки низовье, где исток.

Когда-то давно километрах в десяти от села река разделилась на два рукава. Вдоль левого, низкого песчаного берега тянутся заливные луга, заросли ивняка и черемухи. Река здесь мельче лесной — там дно, берега каменистые, вода тащит вывороченные с корнями деревья, отражаются в ней поросшие чернолесьем кручи. Левый рукав рыба больше любит. Осенью она тут идет густо. Удобные для лова тони. Совсем недавно славились они на весь Север, но с тех пор, как Устьянка стала границей заповедных вод, здесь уже неслышно рыбацких песен, не горят по ночам костры. И все же кое-кто навещает Островок. И в инспекции догадываются об этом.

«Дора» подходила к заречному берегу.

И в такую погоду инспекторы не могут рассчитывать, что нагрянут врасплох. «Дору» выдает характерный стук мотора — будто молотком по наковальне бьют. Надеются на другое: приехать раньше браконьеров, встретить их.

Раза два лодка натыкалась на что-то, песок скрипел под днищем, после жаркого лета из-под воды повылазили отмели. К берегу не подойти.

Замлилов привстал.

— Огонек! — он показал рукой в темноту. — Опоздали мы…

Егор ничего не видел, даже очки не помогли. Огонек вспыхнул и погас — спичкой чиркнули…

— Выключай мотор! — тихо сказал начальник. — Меня высадишь, жди! Понадобишься — окликну.

«Дора» остановилась. Волны то и дело перекатываются через палубу. Дождь хлещет по лицам инспекторов.

Игорь попробовал достать ногами дно. Совсем мелко оказалось. Он сбросил плащ, чтобы не мешал, шагнул к берегу, но оступился. По грудь искупался. Но разве это имеет значение, если сверху льет не переставая, если впереди ждет неизвестное? Где-то за спиной остался Егор, сидит сейчас на корме, накинув капюшон на голову, прислушивается — только ветер шумит да волны о песок бьются.

Старший рыбинспектор спешит в темноте к месту, где стоит чья-то лодка. Или показалось? Сквозь шум ветра донесся приглушенный говор. «От дождя, наверно, парусиной накрылись, пережидают, — подумал Замлилов, — совсем рядом».

Кто-то дернул ручку мотора, и Замлилов нажал кнопку карманного фонарика. При слабом свете его увидел, как выпрямились три спины.

— Прошу!..

Тупой удар по голове сбил Замлилова с ног. Падая, он успел подумать, что попал в ловушку, что не нужно было оставлять Егора в лодке.

Яркое солнце радужными осколками блеснуло перед глазами и покатилось вниз. К пристани причалил пароход. Игорь услышал голос дочки: «Папуля!»

«Приехали, но почему не подходит ко мне, испугалась чего-то?»

Замлилов пытался встать, царапая руками песок. Большие узловатые пальцы искали опору.

Затарахтел мотор. Кто-то смачно выругался в темноте: «Прыткий, мать его».

…Шлепая днищем о гребни волн, лодка браконьеров пронеслась мимо Шишелова. Егор услышал голоса:

— Как бы в хвост не сели.

— Они дождутся! — и глухо щелкнул курок ружья.

Егор втянул голову в плечи. Притих. Дождь, несколько стихший, полил сильнее. Шишелов забрался под навес.

«Вот жизнь… — думал он. — Не тронь — и тебя не тронут. Менять место надо. Но куда податься — дом недостроен…»

Игорь очнулся к рассвету.

— Егор! — крикнул он, приподнявшись, но из горла вырвался лишь сдавленный стон. Замлилов снова свалился на песок, обхватив руками разбитую голову…