Василий Журавлёв-Печорский - Федькины угодья

Женщины на ферме после сказали им, что по ночам тут пошаливают, но кто, не знают. Разве в темноте усмотришь? И спать мужики ложатся рано — вставать чуть свет, днем на заготовке кормов наравне со всеми трудятся. Только приметили как-то: по трое-четверо сюда ездят.

Когда взошло солнце, Игорь снова пришел на отмель. У самой воды лежала мичманка. Волны успели покрыть ее за ночь зеленым илом. Почистив фуражку, старший инспектор постоял у заплеска.

О чем думал он в эти минуты? Может быть, вспомнил, что так же когда-то под Ленинградом волны выкидывали на морской берег бескозырки моряков, замывали тела молодых ребят в полосатых тельняшках. Война была. А тут свои люди!..

— Не заметил кто? — спросил он у Шишелова.

Егор ответил не сразу.

— К другому берегу понеслись. «Москва» у них. Пробовал перехватить — не получилось.

Замлилов привязал к веревке небольшой якорек и бросил в воду. Ни одной задевы не лежало на дне реки в этом месте. Знают, где плавать. Браконьеры знают, а Егор? Река с виду спокойна, но коснись — то сетью корягу зацепишь, то на трубы, оставленные буровиками, напорешься, иногда вместо рыбы утопленный геологами трактор попадет — и такое случалось.

И в жизни так. Живет Егор не хуже других, но все чаще кажется ему, на задеву сел и не знает, как сняться. Муторно на душе у Егора, точно в ненастный осенний день. И виноват в этом лишь сам.

— Вчера звонили из сплавконторы, — сказал Замлилов, — устье Сулы кто-то наглухо перекрыл, сплывной катер сеть на винт намотал. Твой участок, Егор!

Что спросишь с Егора, если он на Суле не бывает. Одного сейчас и не посылай — сегодня веслом, завтра из ружья стукнут…

— У волжан переняли! Передовой опыт, — усмехнулся Шишелов. — И где сети берут?

— Завтра якорем пробороздить всю реку. Съездишь.

Игорь улыбнулся про себя, отметив, что Шишелов трусоват.

— К тому берегу поближе! — прибавил он.

Руки Шишелова тряслись. После пережитого ночного страха ему казалось, что с острова обязательно пальнут по ним. Егор сгорбился, на худых небритых скулах играют желваки, глаза растерянно моргают.

«Дора» развернулась и пошла впритирку к берегу.

Ночной шторм стих. О нем напоминала лишь мертвая зыбь да выброшенные на берег бревна разбитых плотов.

Весь обратный путь Замлилов молчал. Не до разговоров было ему. Лицо стало серым, повязка, на которую пошла исподняя рубаха, побурела от крови, глаза ввалились и потемнели.

Шишелов посмотрел на начальника и потянулся в карман за махоркой.

…Живуч поморский сын. Не зря в народе бают: в тихом омуте черти водятся. И в больницу не дал себя уложить, и в милицию жаловаться не пошел. Ждали, что на все рукой махнет, а он и вовсе в селе бывать перестал…

В низовьях Печоры открыли «перегородку» — устройство для концентрированного лова рыбы, на всю реку был наложен недельный запрет. Лососю открывалась «зеленая улица».

Варвара Наумовна ждала.

— Запропали мои где-то, — говорила она соседям. — Не заблудились бы.

Шанег напекла старуха, варенья из ягод наварила, чтобы встретить дорогих гостей. И про пост забыла. Она лишь по привычке староверка, вдова Синегориха, а так что ни на есть передовой человек. Весь сельсовет ее знает. Если и поворчит порой, что креста не носим, так старой простительно.

Вот Печора скоро на юг потечет. Что же бог не догадался раньше сам ее повернуть, к черту на кулички заслал? Сделал бы у нас вроде Африки, жили бы припеваючи — ни пим, ни малиц не надо. Глядишь, одной «промблемой», как Николай выражается, меньше стало бы.

Ворчит Наумовна, а сама все угощает. Дождь кончился. Даже собаки не лают на деревне. Николай окно открыл. Только закурил, как услышал под окном чей-то кашель.

— Э, инспектор, как поживаешь? — донеслось из темноты.

— Кто там? — спросила Сима у хозяйки.

— Ванька бродит.

— Шел бы спать, Иван, наткнешься в темноте на изгородь или в канаву свалишься, — ответил в полутьме Торопов.

— Веселитесь? Вон как огонь-то горит, будто электричество. Тепло. Светло. И мухи не кусают. Дай-ка прикурить.

Электрический свет зажигался поздно — в сентябре, когда электрики с лугов возвращаются. До этого времени сидят с керосиновыми лампами. Да и зачем свет в белые ночи? Природа создала их для волнующего шепота и признаний, для пар, что, сплетя руки, бредут по росистым лугам, сами не зная куда, смущенные, притихшие. Жаль, любви даются всего лишь минуты — тихая пора междузорья. С наступлением белых ночей начинаешь понимать, о чем шелестят юные березки, еще смуглые, худенькие, как девчонки-подростки, о чем шепчутся между собой мачтовые сосны, поет в кустах безвестная птаха, что принесла в предгорья Тимана соловьиные трели. Приезжий человек и не догадается, за соловушку ее примет. А к зиме поближе в темные осенние вечера в клубах или просто в чьем-нибудь доме на посиделке запоет гармонь. Ей поможет много повидавший на своем веку, пробитый пулями, залатанный баян. Потом кто-нибудь развернет мехи аккордеона, новосела в наших местах. И пойдет веселье!

Умолкнет — и запоет гармошка про сени, пусть не новые, не решетчатые, но где и мне, не в пимы, в полуботиночки обутому, не раз приходилось спасаться от лютой стужи и подружку свою кареглазую поцелуями потчевать, зарянкой называть…

А пока еще лишь начало осени, люди с лугов не возвратились.

Быстров, к удивлению Наумовны, ушел, не задерживаясь, даже не докурив папиросы. Уходя, бросил Торопову в окно:

— Ты, как я вижу, не дурак. Отхватил кралю. Своих, что ли, девок не хватает непорченых, на городских потянуло? — и длинно выругался.

Никогда в жизни Сима не слыхала столь забористой брани. Варвара Наумовна захлопнула окно. С улицы донеслось: «Шумел камыш-ш».

— Ты, девонька, забудь! Он про всех так. Спьяна! Который день гуляет. С Трошкой снюхались. Всего и делов-то у Трошки — летом лохи [7] Лох — отнерестившаяся семга. , зимой лоси. Когда его, окаянного, зануздают?

— На чем Быстров приезжал? — спросил Торопов.

— Машиной, — ответила хозяйка. — Они по тракту на буровую взад-вперед носятся. Мы тоже в Устьянку с попутной ездим ноне.

— Не знаете, чей это плащ? — Торопов показал Наумовне находку.

Она долго крутила плащ в руках, несколько раз подносила к огню.

— Его же, Ваньки. Потерял?

Николай и Сима переглянулись.

— Ох те мне… — вздохнула Синегориха. — Не у них ли вы семужку-то забрали? То-то злющий под окнами бродит. Я сразу-то недокумекала…

— Кажется, так, — сказал Николай.

— Вот што, ребята, взялись — до конца доводить надо. Они все больше вверх ездят. Туда надо заглянуть. Взяли бы кого из сельсовета.

За окном в темном, без единого просвета небе блестели молнии, но гром не доносился.