Василий Журавлёв-Печорский - Федькины угодья

Сейчас передо мной стояла еще молодая, но уже с чуть заметными морщинками у глаз женщина, лишь отдаленно напоминающая нашу Фатю. Ночью мне, наверно, померещилось. Хозяйка дома не походила на богомолку. Она учтиво ухаживала за гостем, рассказывала дядюшке о деревенских новостях. Волки у Петрухи Сидковых собаку утащили, несколько элитных баранов в колхозе пало, доиться коровы меньше стали с худого корма, бригадир опять жену побил — синяк шалью закрывает, чтоб люди не судачили. В таких деревушках все это события большой важности, обсуждают их с неменьшей, чем вопросы о международном положении, серьезностью. И только, когда я напомнил о том, уже далеком для нас, времени, голодном, но радостном детстве нашем, Фатина улыбнулась:

— А я думала — не вспомнишь. Загордился, про себя баю, нос задрал, своих не узнает.

— Федор-то как живет? — спросил я.

— Что ему сдеется. У развалюхи своей два ряда сменил нонесь, крышу перекрыл. Дом-то ставят, да когда-то еще… В лес он вчера ушел.

Я даже присвистнул с досады. Значит, он письма моего не получил, вместе с нами, выходит, пришло письмо.

— Он заходил? — спросил у Фатины лесник.

— Тебе, дядя, поклон передавал, — насмешливо ответила она. — Посидел, как сыч, у порога, шапку помял. После, бает, загляну.

— Не сказал, когда вернется?

— Скоро не жди. Он, если уйдет в лес, обратно не торопится. Мешок-то полный нагрузил. На Середнюю собирался.

— Худо дело, а я ему гостя вез, — лесник озабоченно поглядел на меня, поглаживая рукой курчавую бороду. — Гм!.. Разминулись на грех.

— Не велика беда, и у нас погостит. В кои-то веки новый человек появился. Аль мы хуже других живем?

— Так-то оно так, да ведь и у него дела.

— Не уйдут дела. И меня просветит. В клуб не хожу, газет не читаю. Телятница из меня не ахти какая. Парторг совсем загрыз. Ты, бает, Фатина, отсталый элемент. А я похожа на этого… отсталого?

Хозяйка повела плечами, непонятно усмехнулась и тут же смущенно опустила глаза. В ее строгом, типичном для женщин отдаленных деревушек облике было что-то противоречивое, незнакомое для меня. Чтобы вызвать Фатину на разговор, я польстил ей: расцвела, мол, и не признаешь сразу-то, еще лучше, чем раньше, стала.

— Лучше не лучше, а другой не быть, — тихо ответила она и загремела посудой. — Все мы лучше делаемся, да что-то хорошего мало. В правление зайдешь — только про силос да про молоко и говорят. В клуб, и он есть, — по три сеанса кино разом, и прощай на месяц. Ломом ржавчину с замка сбивают. В ларек забежишь с получки, на нее ныне грех обижаться, а там одни бутылки… Напиться, што ли, думаешь. А корреспонденты как, тоже пьют?

Пришло время рассмеяться и мне.

— На пару с тобой можно…

— Я к тому: у дяди в шкафчике стоит, да он тебя побаивается, а голова у старика трещит. Уважь его.

— Балуешь старого?

— Один он у меня. — Фатина вздохнула. — Ничего ты, корреспондент, в нашей жизни не поймешь. Поглядишь, как корова на вывеску, да и уедешь, а там промычишь что-нибудь.

— Плохо же ты думаешь о нас.

— А что хорошего в писанине? Бумагу изводите только. Проку-то от вас.

Павел Алексеевич, надвинув очки на переносицу, что-то подсчитывал в другой комнате, мусолил языком химический карандаш.

— Дядя работает. Прикидывает, наверно, сколько сосенок в лесу осталось, не упразднят ли до его выхода на пенсию должность лесника.

— Ты мне так и не ответила, как Федор-то живет.

— Про него у дяди спроси. Приятели они. Не… не как люди. Все у него вкривь да вкось идет. Не пьет, не шумит, в карты не играет, по соломенным вдовам, таким, как я, не бегает, а все какой-то сумеречный, будто сушиной по загривку огрели.

— А мне думалось — счастлив он.

— Мало ли чего кому думается. Он тут вспоминал про тебя, поджидал.

— Не мог я раньше.

— Недалеко теперь живешь, еще набродитесь в лесу. Погости и у нас. Понравится — не отвадишь. Коли лишнего тут наговорила, так не слушай: к слову пришлось.

Я всегда, с давнего знакомства, радостно удивляясь, глядел на Спиридоновку. Прапрадедам нашим не откажешь в добром вкусе. Место они выбрали завидное. От холодных северных ветров защищают деревушку крутые увалы Тиманских предгорий. Для расчистки земель потребовалось немного — естественные луга рядом, лишь кустарник палом извели. Леса кругом без конца и края. Дома, не в пример среднерусским селениям, мужики и теперь отменные ставят, окнами, как везде по Северу, к реке. Ровным рядом стоят они вдоль берега, который делает здесь крутой поворот, образуя мег. Среди новых одноэтажных домов выделяются стоящие на краю деревни старые хоромы с большими поветями и взвозом. В одной из них и жил Федор. Я хотел повидать его стариков, но помешала неожиданная встреча.

Около правления меня остановил Ипат, по прозвищу Варнак.

— А я-то слышу — гость приехал, — взмахнул он руками. — Кто бы, думаю, зачем? Не из рыбнадзора? Нет! Тогда из охотинспекции. Кому же больше?

— Нет, Данилыч, — ответил я, посмеиваясь. — Из газеты.

— Запамятовал. Э, да хрен редьки не слаще!

Его борода развевалась по ветру. Несмотря на мороз, Ипат шел по улице в одном пиджаке, в рубахе с распахнутым воротом.

— Не простыл бы, — сказал я.

— Не та кость!..

— Фляжку-то зачем прихватил?

— Идем-ка со мной. Там поймешь. Как раз корреспонденту дело есть.

Растрепанный, стреляя во все стороны красноватыми глазами, он ввалился в правление и обрушился на председателя.

— Ты погляди, что деется, погляди. Совесть народ потерял, — и он затряс пластмассовой фляжкой. — Иду я это, значится, из ларька. Голова звенит. Опохмелиться вот вздумал. У соседки трешку вымолил, значится. А Петиха навстречу, с фермы — с фляжкой. Молочко, значится, тащит. Аль ты разрешил? — гремел старик.

— Ничего я не разрешал. Толком объясни, — председатель развел руками. — Ворует?

— Сами не видите? Вот она — фляжка. — А молоко-то пролил, что ли?

— Как пролил? Не пропадать же добру, не в правление же его нести. Выпил, значится, за ваше здоровье. Молоко, брат, на похмелку первейшее дело. Своей-то коровушки не держу.

— Так зачем же пришел?

— Доложить пришел. Ворует Петиха. Иду я это, значится…

Стены правления затряслись от хохота.

— Значит, и ты с ней заодно? — спросил у Ипата председатель.

— Как это, значится, заодно? — и старик начал рассказывать снова.

— Ладно, разберемся. Шел бы ты, Данилыч, отдыхать. Люди на работу, а тебе в ларек лишь бы заглянуть.

— А ты меня не пужай, — рассердился старик. — Не на твои пью. И я в колхозе не меньше вашего поробил. И тракторов не было, и мужиков раз-два, и обчелся. Ничего, справлялись. Теперь-то лафа… Ишь, начальство, — ворчал он, уходя. — Справедливости не любит. Слова не скажи. Я и до района дойду. Покрывать вздумали. Ась?