Василий Журавлёв-Печорский - Федькины угодья

Передо мной лежал громадный петух, лапы у которого были шириной с мужскую ладонь, а голова с кулак.

— Ты думаешь я выбирал? Э-э, нет. Там все такие. Жалко, вместе не сходили. Во поглядел бы. Другую бы песню завел.

— За болотами?

— За Никишкиной избой. Там всегда птица держится. Уже по глубокому снегу взял. Вот еще медвежатники отведать прихватил. Котлеты из нее наивкуснейшие.

— Берлогу нашел?

— Неподалеку от деревни. За лесом ездил. Собака нашла. С дядей Пашей ходили. Матка была с пестуном. Летось они все на пожнях паслись, скота не трогали, а осенью теленка задавили. Зверю стоит узнать запах крови, а там его не отвадишь. Хорошо, сразу взять удалось. Травяник никому вреда не приносит, а такой зверь может дел натворить.

— Это что, породы разные? — спросил я, когда мы уже сидели за столом, потягивая густой чай.

— Нет, порода одна. Тут от случая все зависит. Напьется разок зверь живой крови и потянет его к стаду. Теперь уж травой да корешками-ягодками питаться не станет. И растет, дай бог. По следу можно отличить мясоеда от травяника. Он всегда крупней.

Федор рассказал, как однажды наткнулся на задранного медведем лося.

— Семи отростков сохатый был. Крепок. А не устоял. Когда к речке спускался, тут в тесном месте и прихватил его зверь. На поляну лось выволок налетчика. Все кусты вокруг переломаны, с корнями выдраны. Цеплялся, видно, лапами зверь, не выпуская глотку сохатого.

Не знаю только, как медведь ему шею сломал — или на загривке побывал, или тот собственной тяжестью с маху себе позвонки свернул. Кровь кругом. Тут же зарыл землей, ветками прикрыл… Дохнуть нельзя… Я с реки запах почуял.

— Встречаются бурые?

— Подальше в лес — есть. На Середней как-то рыбачил, четырех видел. Три самца, друг за дружкой следом за медведицей по бережку бредут, один крупнее другого. Я из-за поворота с косогора их приметил. Далековато еще было. И ветер от них дул. Но все же тихонько-тихонько и к лодке, да вниз по течению без шума. Что ни говори — четыре зверя — не один. Испугаться не испугался, а опаска все ж глаза приоткрыла. Это не кулаками, как Финоген, по деревне махать. Медведя ухлопать большого геройства не требуется, но и ум терять не стоит. На зверя идешь — белую рубаху надевай. Особенно когда у него гон.

Котлеты из медвежатины действительно оказались вкусными. Правда, сладковаты, но для того и перец держим на столе, и чесночок у хозяина имеется.

Вечер пролетел, как минута. Мы опомнились под утро.

— Светает уже. Не даю гостю спать.

— А не наоборот? Может, гость спать не дает, ядри его корень, — расхохотался Федор.

— Прилечь пора.

— Дома-то как? А, Федя?

— Все то же. Старший-то большой стал. Намедни налима притащил. Сам крюки на реке ставил. А под осень харюзов таскал. В лес просился. В каникулы можно и взять. Помощник…

— Проспим часок…

— Давай, ядри тебя корень. Если храпеть буду, то в бок толкни. Я ведь не приехал, а напрямик через болота на лыжах махнул. Приустал вроде. А бывало, после такой дороги еще на танцы бегал. Была тут у меня одна зазноба.

— Спи, рассветает уже.

— А ну его, успеем належаться. Вы-то как? Ты как? А мне с утра заготовителя искать. Он в селе? Не знаешь?

За окном рассветало. В другой половине, у соседей, третий раз прохлопал крыльями петух, возвещая о наступившем утре.

Заготовителя разыскали не вдруг. Живет он далеко от села, в деревушке. В сельпо спроси, скажут: «Кто его знает, дома, наверно». Домой заявись: «С утра ушел, еще затемно, в сельпо должон быть», — ответят. Федор поймал его на улице в конце дня.

— О, друг, прибыл! — Гриша Швед протянул ему руку, поправляя ремень полевой сумки. Говорят, с этой сумкой он до Берлина дошел. Батальоном командовал. Грудь у него вся в орденах да медалях. Многие обладатели таких сумок, с такой биографией сумели в начальство выйти, погрузнели, медлительными на подъем стали. А Григорий как обосновался в сельпо, так и сидит, будто в доте. Ни дождь ему, ни ветер не страшен. Обжуливать охотников у него привычки нет, ездить по деревням тоже. Их много, а он один. Если кто и сделает десятка два километров лишних, так услышит: «А ты как думал? Не гора к Магомету!.. Мне и тут забот хватает. Что брать будешь?»

Какими-то путями умеет он доставать и капканы, которых вечно не хватает в сельпо, и патроны, и премии выжать для лучших может, себя не забыв при этом. Не обижаются мужики: свой, говорят, в доску, с таким можно дело иметь.

— А я только про тебя думал. Лицензии, как в письме просил, на куниц выписаны. Все в порядке. Карабины привезли. У тебя с милицией нормально?

— Ничего плохого не было.

— Завтра с утра разрешение надо получить, а там быстро оформим. Привез что?

— Кунички есть, как договаривались, норка, выдра, горностаев десяток, ушканы.

— Совсем хорошо. Легче говорить будет. Начальство знаешь как: для чего да почему, скажет, а не дать ли лучше другому. Ипат тоже крутится. Пронюхал старый черт, что карабины привезли. Волков, бает, стрелять буду. Кто больше, бает, волков взял?

— Дадут ли ему?

— Как посмотрят. Но ты все же не зевай. Не проморгать бы.

— Постараюсь.

— Все-то о вас заботься, все-то о вас думай, хлопочи.

— Ты ж для нас отец родной.

— Отец? Гм!.. — заготовитель усмехнулся, сдвинул ушанку на затылок. — И впрямь как отец, только дети не особенно послушные. Ты слышь, Федор, пораньше завтра приходи. Там еще одно дельце обговорить надо.

— Я уже чую, что не без этого. Больно ты ласков сегодня. Ладно, приду.

Вечером мы пошли с Федором в кино. В киножурнале «Наш край» показывали охотников Эвенкии. Бригады отправлялись на промысел. Провожал весь колхоз. Сам председатель напутствовал. И не пешком в дальние урочища добирались, а на вертолете.

— Живут люди, ядри корень, — сказал Федор. — Нам бы так. А было что-то похожее. У меня и сейчас дробовка-двустволка сохранилась. На Выставке получил. Молодым был, гоголем по деревне ходил тогда, а теперь што…

Возвращаясь из кино, встретили мы на мостках Ипата. Трезвехонького. Редко, но бывает с ним такое. С Карпом Мишиным, участковым милиционером, куда-то шел. Может, остановился у него: сродственниками приходятся. В деревнях ведь как — вроде чужие люди, а копни глубже — родня кругом; и родство это особый отпечаток на отношения между людьми накладывает. Этого не скинешь со счетов, если нужно какое дело выиграть в райисполкоме или еще где. Редко кто устоит против многочисленной родни. Сегодня отмахнешься, а завтра сам на поклон придешь — как встретят. Вперед глядеть надо. А Федору что брат, что сват — едино. Напролом, как лось через чащу, прет. Где бы шапку снять, а он голос поднимает, где бы в гости заглянуть вечерком, а он утра ждет, кино вместо этого смотрит, да еще рассуждает, мол, живут же люди.