Василий Журавлёв-Печорский - Федькины угодья

— Явились! — и охотник, облегченно вздохнув, двинулся дальше, к избушке. Как бы ты ни знал тайгу, а быть уверенным в том, что получится так, как ты ожидаешь, трудно. Видя свежепробитую сохатыми тропу, Федор успокоился: все идет, как надо, как задумано. Подходя к избушке, он даже стал насвистывать какую-то песенку, что редко случалось с ним в последние годы, да и не в привычке было.

Все это я узнал из рассказов Федора, а теперь пора рассказать, что видел сам.

Из Черногорской в Спиридоновку я вышел рано утром. Мороз. Солнце. Полное безветрие. За дорогой следить не нужно, сеновозчики ее пробили. Пижемские луга сходятся с участками нерицкого колхоза, и в это время соседи даже в гости друг к другу ездят, что в другое время года невозможно.

Луга, холмистые межи, снова луга, сенокосные избушки по крышу в снегу, глубокие борозды на берегах речек, проложенные выдрами, с шумом взлетающие из тальника куропатки, чернеющие, как головни, на голых лиственницах глухари, тропы, пробитые в снегу «дикарями», и следы мышкующих лисиц, а за всем этим тишина, какую трудно представить. Теперь, дома, бессонными ночами, мне почему-то прежде всего вспоминается эта тишина, казалось, вечная и в то же время полная движения. Та тишина, о которой мечтают горожане, отправляясь летом в поиски заповедных мест. Чаще всего она бывает рядом с ними, просто не замечают ее, наполняя окружающее мелкой суетой ахов да охов, как это бывало и со мной, вместо того, чтобы вслушаться в себя, настроить себя на эту тишину! А это так нужно порой.

Хотел я или не хотел, а думал про Федора, вспоминая его приезд в райцентр, его растерянность, когда он услышал о новых неприятностях дома. И не только о нем. Пижемские охотники тоже говорили, что зверя в лесу не убавилось, просто перевелись настоящие промысловики, а тем, кто хотел бы охотой по-настоящему заняться, крылья подрезают. И винить вроде некого: в колхозах по-прежнему мужиков не хватает, особенно в дальних деревнях.

«Все на молоко жмут, а сколько добра кругом пропадает, а луга мелкие, много скота не продержишь, а когда-то еще болота освоят…» Каждый раз при этих разговорах я слышал похожее: «Промхоз бы… Прикинуть бы… Может, так оно и выгодней. Испокон веков наши с лесом дружбу вели…»

Старое, конечно, не вернешь, да и ни к чему это, но какая-то доля глубинной правды, скрытая в разговорах, тревожила. Мне вспомнилась деревушка, из которой вышел. Я впервые попал туда весной. На катере мы приехали. Приход катера был для ее жителей как первая посадка «Антея» в городском аэропорту. Бабы стояли на угоре, скрестив руки на груди, мужики наперебой приглашали в гости. Мы не спешили, не отказывались. У меня хватило времени перезнакомиться почти со всеми.

«Браконьерское гнездо, а не колхоз», — рассказывали мне перед поездкой в районном отделе милиции, а начальник помалкивал, вспоминая недавнюю командировку. В деревнях столовых нет, в магазинах — консервы, всухомятку долго не протянешь. Где бы начальник ни останавливался, видел на столе лишь молоко, картофель, соленых окушков, которыми в изобилии снабжает торговую сеть рыбцех.

— Неужели вы так и живете? — спросил он у знакомого. — Без мяса, без рыбы…

— Так и живем…

— Завезли бы в магазин…

— Ни к чему нам. Привыкши…

А когда начальник милиции уехал, закончив расследование очередного дела о браконьерстве, мужики посмеивались: «Как он окушков-то ел, аж жалко становилось».

Тамошние мужики исстари как знатные промысловики славились. О них вспоминают, когда о промысле речь идет, умалчивая о том, что почти все числятся в списках «заядлых браконьеров».

Браконьер по общим понятиям — это прежде всего вор, действующий исподтишка. Про цилемцев этого сказать нельзя. Тому же начальнику милиции, когда он приехал в Нонбур, деревушку эту, и задумался, надо ли снимать с лошади хомут и прятать вожжи, одна старушка ласково ответила:

— К черту, бат, прятать-то. Воров-то, бат, у нас не водилось. Пьют, бат, мужики по престольным праздникам, а такого нет. Чей-но ты, сынок, надумал-то? Прятать, в избу вожжи заносить.

И теперь, по пути в Спиридоновку, вспомнились нонбурцы, которым нельзя отказать в уме, сметке, ловкости. И в райцентре не все на них смотрят. И на судьбу свою они не особо жалуются.

Случилось однажды, поздней ночью, возвращаясь с замшевого завода, подсел я на цилемскую подводу. Под сеном что-то твердое лежало. Мясо, говорят, сдавать везем. Мясо так мясо, мы не следователи, только подвода эта у соседнего дома суток двое простояла (пустая, конечно), у дома райисполкома. Корову да не ту привезли кому-то мужики.

А что им остается делать? И сегодня рассказываю не для укора, не донос строчу. Хочется осмыслить, какие силы приводят человека к тому, что на языке закона считается уже не проступком, а преступлением…

День был изумительно хорош, я уже шел по лугам спиридоновской бригады, иногда оглядываясь назад, чтобы увидеть, насколько пряма лыжня. К стыду признаться, не к чести своей, я, всегда считавший себя добрым лесником, которого друзья-горожане причисляли к разряду следопытов, не был в этот день доволен собой, не хотел бы, чтоб кто-то видел мой след. Лыжня была ломаной, сворачивала то в одну, то в другую сторону без всякой на то причины. Разучился я ходить прямо, и ослепительно яркое солнце, словно усмехаясь, отпечатывало на снегу мою тень.

«Э, да я тут не один. Кого еще черти носят? На местных непохожи».

Слева, куда я думал повернуть, чтоб идти напрямик в деревню, лежала чья-то плотно утоптанная лыжня, уводящая в лес, а по ней ко мне бежали двое в дубленых полушубках, перепоясанных широкими ремнями. Можно понять мое удивление при встрече с работниками милиции. Мы были хорошо знакомы. После взаимных расспросов, кто и куда путь держит, перекура, горячего чая из термосов, пришли к выводу, что мне лучше присоединиться к ним. Идти недалеко: километров двадцать, может, чуть больше, на полдороге есть избушка, где и переночуем.

Ребята шли на узких лыжах, точно по адресу, чтоб «прихватить, — как они сказали, — злостного браконьера на месте». Я с улыбкой оглядел их снаряжение, подумал, что они привязаны к чужому следу, что на таких лыжах в лесу и километра не пройдешь, но вслух ничего не сказал. Тоже головы на месте. Рассчитано, значит.

— Ты нам не помешаешь, — сказал старший. — Наоборот. Какой материал в руки сам идет! Прищучим Хозяинова.

— Федора?

— Его. По следу идем. Точно знаем. Хватит безобразничать.

И уже не простое любопытство, а тревога, давно живущая в сердце, беспокоящая по ночам, повернула мои лыжи в сторону Тиманских предгорий. Так вот где судьба готовила нам встречу.

Я не мог, конечно, знать, что дело так обернется, надеялся на добрый исход, но в то же время хорошо знал этих ребят. Они зря не пойдут, зря следом не кинутся. Что ж он мог отмочить, мой давний друг, бессребреник, прирожденный лесовик? «Что ты натворил, еловая голова?»