Василий Журавлёв-Печорский - Федькины угодья

И теперь не знаю, каким ветром занесло меня в этот город. Считая себя коренным северянином, ни разу не был здесь до этого года. Может, вспомнилась юность, к олешкам потянуло, к дымкам далеких стойбищ? Отсюда теперь до побережья рукой подать, по всей тундре буровые заложены, даже на островах нефть ищут. Как бы ни было, а я воспользовался воздушным мостом и оказался в тундре, встретил там старых знакомых, зачастил с ними на дальние буровые, да и застрял там не на месяц, а на годы, чуть ли не старожилом Приполярья стал, все чаще употребляя в письмах к друзьям слова «наш город». И еще несколько лет прошло. В одну из белых ночей, когда в палисаднике родительского дома по низовой Печоре зацвела черемуха, а буксиры тянули по реке тяжелогруженые баржи с оборудованием для экспедиций, стройматериалами, прочитав письма друзей, я как бы заново оказался в краю непуганых птиц, как совсем недавно называли Север, немножко взгрустнул, что не могу вылететь туда, и рука непроизвольно вывела на чистом листе бумаги: «Еще стояли холода».

…Еще стояли холода, рабочие перевалочной базы после смены все так же протягивали руки к электроплите, хлопая рукавицей о рукавицу, и лишь после двух-трех стаканов горячего и густого, как ликер, чая, сбрасывали с плеч полушубки.

Зима не хотела покидать тундру, хотя уже кончался апрель, вот-вот месяц Водолея нагрянет. Но жизнь на перевалочной базе круто изменилась. Вместо трех-четырех вертолетов здесь стали принимать за день по двенадцать — пятнадцать машин, и уже редко кто из рабочих использовал положенные восемь суток отдыха в городе. Даже Толя Саржанов — рослый, цыгановатый парень, по которому сохли сердца городских девчат, лишь вздыхал, заглянув в радиорубку, и просил радиста соединить его с городом, хотя бы на минуту.

— Заело, — смеялся тот. — Вот и ты на крючок попался, а твердил… Ладно, соединю, но ненадолго. Каналы перегружены. Да хозяйство осмотри, за старшего остался. Чует мое сердце — начальство сюда собирается.

Радист оказался прав. Через несколько дней на базу прилетел начальник экспедиции с группой инженеров. Он внешне ничем не отличался от рабочих — такой же поношенный полушубок на плечах, лисья шапка, кирзовые сапоги с войлочной подкладкой, но чувствовалось: это хозяин, взгляд его все неполадки подмечает.

Вздумалось Анатолию перед весной навестить приятелей на ближней от них буровой. Взял вездеход, ружье прихватил, чтоб на куропаток по дороге поохотиться, да не вовремя выехал: машина срочно понадобилась. На «Саук-2» случилось что-то. Радист пробовал отговориться: мол, вездеход неисправен, мол, мотор не в порядке, сколько уже возятся с ним, а сам на «Саук-1» тут же передал: «Вертайтесь, влипли!»

Вроде бы сошло с рук, но прилетел Сибирцев на базу, глянул на ребят и хмыкнул: «Техпричина, значит?» Вечером вышел из балка, за дверью которого беспрерывно курил Саржанов, поманил его к себе пальцем: «Там мелкая поломка была, без чужой помощи обошлись. Гляди, как бы сам в таком положении не оказался», — и ни слова больше.

В этот раз Сибирцев дотошно осмотрел все хозяйство. Придраться не к чему. В складских помещениях — порядок. Вертолетчики на задержки не жалуются. В балках — чистота. Столовая — любой позавидует. В городском кафе так не кормят и все кругом так не блестит. Он снова вздохнул, вспомнил про «Северянку»: больше месяца там не бывал. Нина, наверно, ума не приложит, что случилось. Хватит тянуть. Как только распутица ударит — свадьбу играть надо. Ребята и то посмеиваться стали: мол, на тебя не похоже, крутишь вокруг да около, дошел, спичкой проткнуть можно. Смотри, мол, как бы не отбили.

Начальник остался в этот раз доволен. Пробыл на базе мало. Путь его лежал к новой точке, куда намечалось забросить строителей, технику, продукты для рабочих. Кому что, а он радовался: зима придержалась в тундре. Начало мая не декабрь, когда круглые сутки темнота кромешная и морозы за пятьдесят, не февраль с мартом — метельные, сбивающие все планы, когда по неделям приходится спать в куропаточьем чуме, даже всесильные тягачи вязнут в непролазных снегах.

Начало здешнего Водолея — открытая дорога в любую сторону, солнце, начало белых ночей. Нужно спешить. Новую буровую намечено заложить на устье Грешной, впадающей в губу. И откуда такое название у реки? Придумают же люди: Грешная!.. Двести с лишним километров от перевалки. Буровое оборудование на вертолетах полностью не забросишь, хотя и берут они не малую загрузку. Морем? Но сумеет ли транспорт зайти в конец губы? Долог путь, кружной, а время, время… Жмет.

И все же остановились на зимнике, начали пробивать его — сначала по Усе, ее притокам, и прямо, на тягачах.

«Вот и на побережье выходим, — думал Сибирцев, глядя на схему буровых, висящую в балке мастера. — Так, пожалуй, вскоре тоже и на острова переберемся. На двадцать пять лет размахнулись».

Вертолет летел к северу. Исчезали последние островки чахлого леса. Безжизненная равнина расстилалась перед ними. Как все это было непохоже на его родные места.

Вырос Сибирцев в глухой деревушке, затерянной в лесах Зауралья — в Зырянке. Никогда не задумывался, откуда это название, пока не попал в республику Коми. Геологом, как сам любит вспоминать, стал еще в детстве…

— Случай решил. Во время рыбалки любил собирать камни. Каких только окрасов не встречались они у речки — голубые, черные, красные… Возвращался домой с полными карманами, подолгу рассматривал их. Одни как бы из плиток сложены, другие из зерен, третьи были совершенно гладкими, словно кто шкуркой отшлифовал. И все разгадать хотел, верно ли, будто камни растут, ведь они с матерью каждый год с огорода сколько ни выбрасывают, а камней все больше. Однажды наткнулся на неказистый с виду серо-зеленый камень, пнул его ногой и удивился — до чего ж тяжел. Взял в руки, осмотрел со всех сторон, расколол о валун и рот раскрыл — внутри камня сверкали желтые точки.

— Золото, Володька, золото! — вскрикнули друзья, такие же, как и он босоногие, с подвернутыми до колен штанами, в ушанках на голове. Потерял парнишка покой. Несколько дней от камня взгляда не мог отвести и спрашивать ни у кого не хотелось: тайна. Ушла мать в хлев на обряду, а он возьми и сунь камень в печь: что думает, из него получится. Синим огнем вспыхнул камень. Вытащил из печки и сам не рад: зачихался, закашлялся, изба смрадом наполнилась.

— Што выдумал, што выдумал, — всплеснула руками мать, открывая дверь, — што понаделал, да пропади твои камни пропадом. Ремня бы тебе хорошего, да руки не доходят.