Василий Журавлёв-Печорский - Федькины угодья

Желтые пятна на камне исчезли. Пришлось еще кусок отколоть на берегу. Теперь он по-другому поступил. Никому ни слова не сказал, завернул загадочный камень в вату, уложил в коробку из-под конфет и послал в город. Ответ пришел быстро. Его там Владимиром Ивановичем величали. И секрет камня оказался простым. Это был мелкозернистый пирит, состоящий из серы и железа. При обжиге из этого камня получают сернистый газ и «огарки», из газа — серную кислоту.

Геологи просили собирать интересные камни и присылать их к ним. Под письмом стояла круглая печать и подпись директора горного техникума.

Так и получилось, что, закончив семилетку, Владимир Сибирцев отправился в город поступать в горный техникум. Пешком, по бездорожью, лихо сдвинув старую кепчонку на затылок…

Как давно это было — первая практика, защита диплома, поиски подземных нефтяных озер, встречи с земляком — профессором, который за букварь взялся, когда ему уже восемнадцать было, заочный институт, и снова долгие годы поисков. Давно убедился Сибирцев: неудачи не должны давить плечи геолога. Если на сто неудач выпадет одна удача — она окупит все затраты, хотя они громадные. Теперь и разведка ведется по-другому. Все реже бродят геологи в горах да по тундрам с молотками в руках, откалывая кусочек породы на пробу, поднимаются по рекам, чтобы обследовать обнажения. Все больше в кабинетах решается, после анализа работы геофизиков. Намечается точка — и бури.

Много скважин пробурила по северу первая нефтегазоразведочная. Некоторые из них уже успели прославиться на всю страну, другие, многообещавшие, не дали ничего, кроме воды да сероводорода. Все эти годы проработал Сибирцев в тайге, в таких дебрях ее, где даже вертолету приземлиться негде. Прежде чем начинать закладку буровой, приходилось вырубать положенные пять гектаров леса, делать «окно», чтобы обезопасить окружающую среду на всякий случай от пожара, иметь возможность принимать вертолеты. Страшная штука — пожар на буровой, возникающий порой от одного неосторожного движения — брошенной спички, оброненного ключа и чуть заметной искорки. Пламя выбрасывается из недр и рвется в небо, стальные конструкции корежатся и валятся наземь, как провода телеграфных столбов, люди задыхаются от дыма, пытаясь разными способами утихомирить стихию.

Здесь ни поселков, ни охотничьих изб, ни тайги не видно по берегам рек, словно никогда не ступала тут нога человека, но Сибирцев из собственного опыта знал: так не бывает, таких уголков на земле давно нет. Он не сводил глаз с заснеженной плоской равнины, выискивая там что-то.

Множество черных точек на снегу — оленье стадо, а вот и чум, чуть заметная струйка дыма над ним, а по льду реки будто кто веревку растянул.

— Наши! — Значит, все пока идет хорошо. Половину пути уже проползли.

Он знал: понятие «первопроходцы» сегодня звучит условно. Их экспедиция ищет нефть и газ, но об этой нефти бродят слухи по северной земле уже несколько столетий. Кто-то закладывает скважины на уголь, но про этот уголь люди знали еще в прошлом веке. Первые геологи, пришедшие в тундру, всюду замечали следы людей, живших здесь. Кто скажет, когда человек начал осваивать эти края, что откроет в ней завтра. Казалось бы, совсем о другом рассказывал ему перед отлетом Петрович, старожил этих мест, а подумаешь — о том же: несметных богатствах Севера, что не могли раньше использоваться из-за бездорожья, из-за отдаленности от центра.

База не на пустом месте выросла. Первое время в избах рыбаков да охотников жили. Село небольшое, каких-то двадцать скособочившихся домишек, леса-то хорошего поблизости нет, рубили из чего придется.

Как у каждого села, у Адзьва-Вома — своя история. Начиналась она с охотничьей избы. Было и у него время расцвета — тридцатые годы, когда начинала подниматься Воркута. Хотя первые поселенцы ее, терпя лишения, пришли сюда из-за Урала, на своем одиннадцатом номере, но уже с весны все заботы о будущем городе легли на плечи речников, и они старались. По большой воде пошли к заполярной кочегарке караваны барж. В годы войны пролегла неподалеку от села колея железной дороги, и снова жизнь его заглохла на какое-то время. В стороне осталось село от больших дорог и дел. Молодежь в города подалась, лишь старики тут остались век доживать. Среди них и друг Владимира Ивановича, заведующий рыбпунктом Мартюшев, которого все зовут Петровичем. Стариком еще не назовешь, но и в молодые тоже не запишешь. Худощавый, с проседью в густой окладистой бороде, с лукавым прищуром глаз, всегда сдержанный на слово и любопытный ко всему новому, рыбак пришелся по душе начальнику экспедиции еще в ту пору, когда она формировалась.

— Ты посмотри там, Владимир Иванович, сохранилось ли зимовье наше, больно мне заглянуть в него хочется, — говорил ему перед вылетом рыбак. — Грешная всю мою жизнь перевернула в свое время, а теперь вы наизнанку переворачиваете. Не знаешь что и делать: то ли горевать, то ли радоваться.

Сибирцев часто удивлялся тому, как много знает этот пожилой уже человек, имеющий четыре класса и пятый, как говорится, коридор, как тонко разбирается не только в своем рыбацком деле, но и во многих, казалось бы, чуждых ему вопросах.

— Нам бы такой нюх иметь, как у Петровича на рыбу да песца, — не раз повторял он на собраниях своим помощникам, выпускникам академий и институтов, полных надежд и уверенности в себе, — Он же профессор в своем роде, иначе не назовешь.

Мартюшев, любящий навещать геологов, больше слушал, посасывая трубку, вырезанную из оленьей кости, изредка спрашивая, показав рукой на карту-схему: «И тут дырку делать станете? Скоро?» Качнул головой, узнав, что на Шапкино, на глубине четырех километров нефть нашли.

— Вы сквозь землю видите ее или по запаху определяете? Как мой Лыско: стоит из города вернуться — неделю хозяина не признает, в сторону морду воротит. Не нравится ему запах ларька, где все «бормотухой» пропахло.

Когда услышал про Грешную, засиделся Петрович с начальником допоздна, пригласив его, как обычно, домой. Всего, о чем они говорили, не перескажешь, но о привязанности старого рыбака к этой речке я знаю давно.

Верно подметил Сибирцев: напрасно искать в наших, некогда глухих местах, урочища, куда не ступала нога человека. Их попросту нет. Куда бы ни заехал, куда бы ни забрел, ни залетел, всюду встретишь людей, занимающихся будничным трудом. Они приветливо пожмут тебе руку, пригласят к столу, но ничуть не удивятся твоему появлению на их горизонте. И среди новых знакомых обязательно встретишь кого-нибудь из коренных северян, знающих тут каждую тропку, каждый ручеек, каждый перекат по реке. Они, эти старожилы, не раз оказывали помощь геологам. Имена многих из них стоят рядом с именами крупных ученых. И Мартюшев сопричастен к поискам, хотя несколько иным, чем у Сибирцева. Мы с ним давние знакомые, немало семужьих мысков на тонях обсосали в осенние путины, когда помоложе были. Встретились неожиданно через много лет на перевалочной, руки друг другу на плечи положили: мол, время-то как летит, и опять будто не расставались. На людях: по имени-отчеству, а наедине он меня, как и раньше, Чернышем зовет. Только выбранную мной дорогу несерьезной считает: мол, радио зря бросил, там на виду был и пользу какую людям приносил, а тут вздумал книжки писать. «Да когда твои книжки к нам попадут, куда и птица не всякая залетает, — усмехнулся он, но тут же добавил: — Ну-ну, не сердись, это я так, по простоте души. Почитываю газеты. Встречал твое имя. Только канитель не вей, не наше это с тобой дело».