Илья Константиновский - Первый арест. Возвращение в Бухарест

Мы долго взбирались по лестнице мимо дверей со всевозможными табличками, мимо врача-венеролога «Новейшие Методы Лечения Успех Гарантирован», мимо «Акционерного Общества СОЯ», машинописного бюро «Экспресс», «Лиги борьбы с ростовщичеством» и «Общества Эсперантистов». Дим предложил не пользоваться лифтом, чтобы лучше изучить дом, и мы взмокли от пота, пока не добрались наконец до восьмого этажа, где все комнаты были жилые, но всюду царил конторский дух. Я вошел в ту, которую снял для нас Дим: темные обои в пятнах, потемневший от времени секретер, корзина для бумаг, полка для книг, все старое, неуютное, конторское… В углу стоят две железные койки с продавленными матрацами — единственный признак, что комнату можно использовать и для жилья; за широким окном с немытыми стеклами видны крыша, пожарная лестница и другие окна, за которыми можно смутно различить другие конторы, другие секретеры.

Я заглянул вниз, в глубокий каменный колодец двора, где что-то нестерпимо гремело и грохотало. Дим тоже свесился через подоконник. «Обрати внимание, какой чудесный вид, — сказал он весело. — Отсюда можно выбрасывать ночью манифесты прямо на улицу, никто и не заметит». Потом он внимательно рассмотрел крышу и сказал, что на нее можно взобраться по пожарной лестнице. «Это зачем, Дим?» — «Видишь, вон там на крыше рекламный щит «Адезго»? Будь я проклят, если не разукрашу его серпом и молотом так, что даже на Каля Викторией будет видно». У Дима были и другие идеи, как использовать нашу комнату, крышу, пожарные лестницы, даже котельную, — он предложил тут же спуститься вниз черным ходом и выяснить, что за народ местные уборщицы, дворники, истопники. «Давай произведем разведку немедленно, чтобы не пропал сегодняшний день».

Но я был расстроен, все, что я тут видел, было чуждо, противно — этот дом, набитый снизу доверху конторами, эти меблированные комнаты, тоже похожие на конторы, этот старый, весь в пятнах секретер, и я сказал:

— Ладно. Дим, дай мне сначала подумать, как мы будем жить в этой чертовой дыре. Прямо не знаю, что делать…

— Ты не знаешь, что делать? — гневно спросил Дим. — Вот я и в самом деле не знаю, что мне делать. Я не знаю, продолжать ли мне работу в МОПРе и отправлять посылки в тюрьмы или поехать в Дофтану и организовать побег всех заключенных. И даже не с кем посоветоваться… Стоит мне заикнуться о моих планах, как мне сразу же пришивают авантюризм, анархизм и прочее такое… Ну, хватит болтать — уже седьмой час, а я еще ничего путного не сделал. Пока.

После ухода Дима я вышел в коридор и сразу же натолкнулся на соседа. Это был мальчик лет пяти, весь какой-то запущенный, с бледным стеариновым личиком и копной встрепанных черных волос.

— Ты кто? — спросил я.

Мальчик немножко подумал и сказал:

— Никто…

Когда я пошел в умывальню, я снова его увидел: он лежал на подоконнике, уткнувшись носом в стекло. Судя по бескровному личику, вся жизнь его проходила в этом темном, затхлом коридоре, и то, что он видел сквозь тусклое, давно не мытое стекло, выглядело ненамного привлекательнее: кирпичные стены, ржавые крыши и плоские куски неба с дымящими трубами. И все-таки у мальчика светились глаза, и вид у него был такой, словно ему очень хорошо. Он смотрел вниз, туда, где виден был крохотный участок улицы, по которому ползли игрушечные автомобили, и махал им рукой: никто не мог заметить с улицы маленького мальчика, и даже если бы и заметил, там, внизу, люди были слишком заняты своими делами, но мальчик все равно дружелюбно махал им всем рукой.

Я сел рядом на подоконник, и вскоре узнал, что он единственный ребенок на всем этаже, зовут его Тудорел и живет он в пятом номере — там мама, она сейчас спит и будет спать до самого вечера, будить ее нельзя…

Вечером пришел Раду, осмотрел комнату и сразу же одобрил идею Дима. Здесь можно жить в полной безопасности — надо только поменьше знаться с соседями. Сами они вряд ли станут интересоваться нами — это одинокие приказчики, разносчики, мелкие служащие, студенты, и политика их не интересует — только коммерция. Не успел Раду все это изложить, как в дверь тихонько постучали, и в комнату просунулась чья-то голова, крупная, черноволосая, с двухдневной щетиной на щеках и квадратной челюстью, как у бульдога.

— Тсс! — прошипел бульдог и приложил палец к губам.

— Тсс! — сказал Раду и тоже приложил палец к губам. — Вы кто?

— Местный жилец — комната номер двенадцать. Узнал от уборщицы, что вы студенты, и страшно обрадовался. Я ведь тоже националист. Trăiască ASCR! [46] Да здравствует Ассоциация румынских студентов-христиан! (румынск.) .

— Ура! Trăiască! — сказал Раду.

Нежданный гость, который уже успел предстать перед нами во всем своем грубом обличье крупно сколоченного парня, с тяжелыми челюстями и маленькими свиными глазками, говорил свистящим шепотом и все время оглядывался на дверь. Он сказал, что еще с детства мечтал стать студентом, но ему помешали. Мы спросили, кто помешал. Он сказал: известно кто — евреи. Теперь он работает в торговле, и ему опять мешают. Кто мешает? Евреи, конечно. Он служит приказчиком в галантерейном магазине, что помещается в этом же доме, за углом, — может быть, мы видели? Мы сказали, да, кажется, видели, там есть вывеска. Он сказал, что не в вывеске дело, а в хозяине. Кто хозяин? Известно кто: еврей. Он его к прилавку не подпускает, заставляет стоять на улице и зазывать покупателей; хозяин сидит у кассы, а он должен торчать у дверей в жару и в холод и надрывать глотку. Ужасно! Что же он намерен делать? Известно что, сказал он, надо вставить хозяина в список, за тем-то он и пришел к нам, он умоляет нас вставить его хозяина в список. В какой список? — спросили мы. Известно в какой — в черный список, в «листа нягра», — тех, кто будет расстрелян, когда националисты придут к власти; говорят, в черные списки Железной гвардии уже внесено двести тысяч человек — разве нельзя внести еще одного? Только одного? — спросил Раду. Это можно. Замечательно! Значит, мы обещаем? Только бы не вышло ошибки: хозяина зовут Шварц, а здесь, на Липскань, есть еще один Шварц — «Парфюмерия и косметика», что лично его не интересует, так как его специальность галантерея, — надо вставить в список Шварца-галантерейщика. Мы сказали, чтобы он не беспокоился, мы все поняли: Шварц-галантерейщик — вставим его, а не другого. Замечательно. Он даже не знает, как нас благодарить. Не стоит благодарности, сказал Раду, но есть одно условие. Какое условие? Известно какое, сказал Раду, — полное сохранение тайны, он не должен к нам ходить и никому о нас ни слова. Ну, это само собой разумеется — разве он сам не понимает? Здесь на этаже никому нельзя доверять: в седьмой комнате проживает еврей, в восьмой — продавшийся евреям, в девятой — еврейка, в десятой — турок. Какой турок? Известно какой: настоящий, по фамилии Сараджоглу. Все местные жильцы — инородцы, он один чистокровный румын — Диоклециан Попеску — единственный жилец с латинским именем на всем этаже, — мы можем это проверить в конторе. Мы сказали, что обязательно проверим. Значит, договорились? Замечательно. В таком случае — ура! Trăiască Legiunea și Căpitanul! [47] Да здравствуют Легион и Капитан! (Приветствие Железкой гвардии.)