Кузьма Чорный - Третье поколение

— Ого! — остановился человек. — В нос шибает!

Любопытство влекло его вперед. Он шел, рассуждая сам с собою:

— И кто бы это мог падаль выкинуть? Ни у кого, кажется... А, может быть, волк издох?

Любопытство его утроилось: перспектива увидеть издохшего зверя привлекала человека, который ничего не видит, кроме своей хаты, своего поля и этой лесной тропы. Он пошел быстрее. Но, дойдя до места, ужаснул­ся и даже отпрянул:

— Ох, братцы мои!

Перед ним был труп человека. Труп лежал в самой чаще, ногами в воде, опираясь спиной о крутой берег. Казалось, что он сидит. К голой пятке в речном иле присосались раки. Шевеля клешнями, они лезли друг на друга, добираясь до початого места. Сверху глянуло солнце и осветило труп, раков и воду. Завидев человека, воронье вдруг исчезло. Человек, ошарашенный неожи­данностью, понемногу пришел в себя. Подошел поближе. Смотреть было страшно и противно. Одно плечо трупа приподнято. Казалось, что труп силится опереться рукой на зыбкий грунт, чтобы встать. Лысая голова держа­лась прямо, лицо не обнаруживало следов насилия. Только подстриженные усы были запачканы и затвер­дели. Смерть, видно, наступила сразу:

Гораздо страшнее выглядела голова трупа сзади: над ухом, чуть пониже темени, зияла рана. Было ясно, что по голове ударили чем-то твердым. И от этого на­ступила смерть. Вороны уже успели расклевать рану до самой шеи. То, чем, видимо, ударили по голове, валя­лось тут же. Это был высохший суковатый обломок де­рева. Он был в крови.

Молодой человек заметил этот обломок сразу. Им овладел такой страх, что он даже бросил найденную на дороге половину дуги. Будучи совершенно непричастным ко всей этой истории, он тем не менее не мог отделаться от тревожных мыслей: «Заявить или не надо? — думал он, прибавляя шагу. — А что, если подумают на меня? Мало ли что? Пускай лучше кто-нибудь другой уви­дит и заявит, а мне незачем вмешиваться, лучше дер­жаться в стороне. А если кто-нибудь из-за кустов сле­дит? Тогда хуже будет: видел и не заявил! Понесла же меня нелегкая как раз сегодня пашню осматривать!»

Такой ход мыслей говорил о том, что человек этот и в самом деле ни в чем не повинен, но вместе с тем, ви­дать, напуган жизнью. У него стоял перед глазами спу­щенный с крутого берега к воде труп.

Однако, отойдя шагов триста, молодой человек стал понемногу успокаиваться. Он пошел медленнее и думал уже о том, как он сейчас заявит обо всем в сельсовет. «То-то народ смотреть бросится!» Такой поворот в мыс­лях обнаруживал неуравновешенную натуру этого чело­века. Он замедлил шаг и увидел у самой дороги се­мейку грибов.

— Должно быть, никто в эти дни не ходил здесь,— рассуждал он вслух. — Грибы у самой дороги черви­веют... Не удивительно, что этого мертвеца до сих пор не увидели.

Разговаривать с самим собой свойственно людям, привыкшим либо склонным по натуре к одиночеству. Молодой человек собрал грибы и понес их в руках. По дороге он один гриб уронил, нагнулся, чтобы поднять его, и увидал у себя под ногами деньги — две трехруб­левки, совсем новенькие, без сгибов. Пряча их, он и не подумал, что это может быть как-нибудь связано с тру­пом. Об этом он подумал только тогда, когда несколь­кими шагами дальше нашел еще деньги. Здесь была уже целая пачка новеньких трехрублевок, аккуратно оклеенная бумажной лентой. На ленте было написано: «300 рублей».

— Про мертвеца заявлю, а деньги — кто видал, что они у меня? — шептал пересохшими губами человек, за­совывая пачку глубоко за голенище.

Теперь он стал раздумывать: если человека убили из-за денег, то почему они валяются на дороге? Если убийцы потеряли эти деньги, то как же они могли быть так неосторожны с деньгами, ради которых убили человека? (Труп был в рваной крестьянской одежде, босой).

Ни до чего не додумавшись, человек пошел дальше. Не оглядываясь, миновал лес и спустился в низину. Там стояло несколько новых, еще не достроенных хат: одна без кровли, другая без сеней, третья без забора и хо­зяйственных пристроек. Новые стены успели уже посе­реть от времени, но по всему видно было, что жизнь здесь трудно налаживается. То одного, то другого не хватает, и долгие годы еще будет так продолжаться, покуда все не встанет на место. Но к тому времени, когда это произойдет, первые «болты» заржавеют, а пока их будут заменять новыми, то и последние выпа­дут... Так все это здесь и идет без надлежащего завер­шения.

Хаты были разбросаны в беспорядке, далеко одна от другой. Человек подошел к первой. На молоденькой рябине перед окнами рдело несколько пучков ягод — первый урожай. На заборе сушилась детская руба­шонка. Солнце близилось к закату, на дворе темнело. Человек вошел в дом. У стола стояла девочка лет шести и играла деревяшками, каштанами и желудями.

— Папа! — обрадовалась девочка. — Посмотри, каш­таны— это коровы, а желуди — овечки!

— А где мама? Вот как ты хорошо играешь, скотины-то сколько! Ну, играй, играй.

Несколько минут постоял он возле девочки, не сводя с нее глаз. О чем-то думал. Наконец погладил девочку по голове и вышел из хаты. В сенях он встретился с женщиной, крепкой, русоволосой. Солнце стояло низко над полем и сквозь раскрытые двери освещало ее фи­гуру. На лице женщины виднелись остатки веснушек, глаза были вдумчивые, умные. Когда она заговорила, в голосе прозвучала солидность. Эта солидность привле­кала, она была женщине к лицу. По виду ей было года двадцать четыре. С первых же слов, которые она сказала человеку, можно было заметить, что она наблюдательна.

— Что это ты такой... Встревожен чем или что?

Он ответил:

— Если б ты знала! — Торжественная и тревожная пауза. — Упаси тебя бог рассказать кому-нибудь! Хоть слово проронить...

— Говори скорее!

— Никому ни слова! Молчи, и все! Сейчас покажу.

Он осторожно вытянул две трехрублевки.

— Что ты мне показываешь? Чего ты так беспокоишься?

— Нашел на дороге. Нагнулся гриб поднять. Вижу — деньги! Какой страх меня взял! Знаешь, что я возле речки видел? Мертвец валяется, ногами в воде лежит...

— Мертвец? Беги в сельсовет скорее, заяви обо всем!

— О чем — обо всем? — храбрился перед женой че­ловек. — Пойду, скажу, что мертвец валяется. Страх ка­кой! Ногами в воде, и раки грызут пятку... Гнить на­чал. Иду, а солнце уже к лесу спускается...

— А почему об этом сказать нельзя? О чем ты хо­чешь умолчать и мне наказываешь, чтобы я и словом не обмолвилась? Может быть, о деньгах, которые ты возле трупа нашел? Сколько ты нашел?

— Я же тебе показал.

— Врешь! Больше нашел. Ведь ты же проговорился. Сейчас же иди, заяви и отдай деньги... — У него задро­жали губы. — Ты что это кулаки сжимаешь? Смотри! Покажи карманы.

Он вывернул все карманы.

— На, смотри, если не веришь. Ты всегда такая. Всегда черт знает за кого меня принимаешь. А если я и хотел оставить у себя эти две трехрублевки, что ж тут такого? Все равно тот не оживет, а для живого человека шесть рублей разве не деньги? Вот у нас ребенок растет, у него еще вся жизнь впереди — мало ли что может быть? Ты о ребенке не заботишься, думаешь — день прожит, и слава богу! А что впереди? Думаешь, войны не будет? Еще придется, может быть, нашему дитяти и босому по дорогам скитаться без отца, без матери, с голоду поми­рать! А ты жалости от людей ждешь? Каждый себе ур­вать старается, а ты думаешь — все такие добрые?