Владимир Федосеенко - После смерча

— Приказ приказом,— горячо доказывал старший лейтенант,— но в данном случае пусть человек сдает экзамены, а его судьбу будет решать мандатная ко­миссия.

— Шел бы он лучше в кораблестроительный, а так только зря время потратит,— говорил председа­тель.— Ладно, давайте его документы.— И, вздохнув, добавил: — Знаете, как мне за это нагорит...

Вечером старший лейтенант и Роман встретились, как и условились, на набережной, и трудно было ска­зать, кто из земляков больше был рад этой встрече Роману очень хотелось полюбоваться морем.

А вот и море. Оно похоже на глаз гигантского жи­вотного, и ты видишь лишь часть его. О, море не идет ни в какое сравнение с нашими широкими реками и большими озерами. Оно как бы вздыбилось горой, и только удивляешься тому, что море до сих пор не вы­ровнялось и не залило землю. Нет, это Земля придала ему такую форму, и оно не в силах самостоятельно разрушить ее.

Роман поднял голову выше. Ударил в лицо набе­жавший с моря густой свежий воздух. Казалось, что там, в безбрежной дали, зарождается грозная стихия, море шумит, волнуется, накатывая на берег, на пляж, покрытый множеством отшлифованных камешков и золотых песчинок, свои бесконечные волны. Вода то и дело меняет свою окраску, то становится сине-черной, то цвета стали с розовым отливом, то снова темно-зе­леной. Какое же оно могучее, Черное море! Что в срав­нении с ним ветер, гоняющий по небу легкие облач­ка,— ничто.

Роман, наглядевшись на море, представил себя крохотной песчинкой, оторванной от родной земли и потому ничего не значащей. Он зажмурил глаза и где-то там, далеко-далеко увидел маленькую хатку, мать и отца. Не знают, не ведают они, что их сын не будет больше ходить по песчаным проселкам, по торфянис­тым болотам и глухим борам, а собрался нынче в другую дорогу — бороздить трудные и безбрежные мор­ские пути.

Роман встряхнул головой и словно проснулся. "Нет, взялся за гуж — не говори, что не дюж",— подумал он и вошел в здание, за входными дверями которого во всю длину стены было начертано: "На море зна­чит, дома, на берегу — в гостях".

Прошло несколько дней. Ребята, закончившие не­давно десятилетку и приехавшие поступать в учили­ще, привезли с собой по чемодану книжек и учебни­ков. Теперь они нервничали, листали их, задавали друг другу бесчисленные вопросы. Роман слушал их и радовался, что может ответить почти на любой вопрос. Сдавать надо было как раз те предметы, на которые в техникуме обращалось особое внимание. Пожалуй, са­мым трудным испытанием для всех была медицинская комиссия и физическая подготовка. Об этом говорили все поступающие на судоводительское отделение.

А Роман по этому поводу не волновался. На комис­сиях по состоянию здоровья и физической подготовке получил положительные оценки. Особенно понрави­лось, как трижды на руках подымался он к высокому потолку спортивного зала. Председатель, обращаясь к членам комиссии, с улыбкой сказал: "Вполне воз­можно, коллеги, что именно война и родные белорус­ские леса усовершенствовали природные данные на­шего заслуженного абитуриента". Правда, невропато­лог заметил, что Роману не следует излишне волно­ваться. Но Роман, чем ближе подходило время к мандатной комиссии, нервничал. Наконец вызвали и его. Флагманский секретарь зачитывал анкетные дан­ные Романа.

Он подчеркивал, даже интонационно выделял те пункты, где значилось, что Роман, в свои неполные шестнадцать лет, активно сражался в тылу врага. Когда же секретарь вскользь сказал о проживании на оккупированной территории, насупленный майор, за­ранее познакомившийся с анкетой, попросил еще раз зачитать этот пункт. Глядя на майорские погоны, Ро­ман подумал, что он, наверное, такой же самый, что и полковник из отдела кадров Днепро-Двинского пароходства. Если ему известно, куда он был направлен можно считать, что все пропало.

Старший лейтенант повторил требуемый пункт, но никто больше никаких вопросов не задал. Только на­чальник училища подозвал Романа ближе к себе, по­вертел на его груди партизанскую медаль, наверное, видел эту награду впервые. После минутного молчания сказал:

— Идите, вам сообщат.

Выйдя в вестибюль, оглянулся по сторонам, не зная, куда деть себя. На душе было скверно. "Если не дове­ряют плавать по морям, по рекам тоже не поплыву. Поеду-ка я лучше домой, подам заявление в институт. Там меня поймут".

Чтобы не растравлять себя, Роман решил немного развеяться: сходить в парк, на прощание искупаться в море. Не успел отойти, как услышал позади стук дверей. Оглянулся. Его догнал старший лейтенант.

— Ты куда? — земляк радостно обнял Романа за плечи.— Приняли тебя, понимаешь, приняли!..

— Что вы?.. Даже не верится. Я уже домой решил возвращаться.

— Приняли! Честное слово, приняли! Начальник сказал: "Пусть хоть один партизан бороздит моря и океаны. Я этого белоруса приму". А ты... домой. Вот куда смотри,— флагманский секретарь показал кив­ком головы на плакат.

"На море — значит, дома, на берегу — в гостях",— еще раз прочитал Роман.

XIV

Горе не ходит одно, оно, словно бацилла, попавшая в благоприятную среду, ослабляет организм, куда мо­жет проникнуть любой микроб.

Семью Валентиков горе подстерегало на каждом шагу. Мало того, что отец в таком тяжелом состоянии, а теперь еще и Вера получила сообщение от начальни­ка штаба части, где служил ее суженый, что майор Михаил Евстафьевич Синицын погиб в Маньчжурии и похоронен со всеми воинскими почестями.

Взволнованное и радостное письмо от Романа Надя никому не показала. У Веры такое несчастье, зачем же радость свою всем показывать. Надя уже несколь­ко раз бралась за ответ, но о чем она будет писать? Про Верины слезы, брань матери, стоны отца? Чем мо­жет Роман помочь? О личной жизни тоже писать нечего...

Как-то в воскресенье к Наде зашла дочь учитель­ницы, поселившейся недавно в освобожденном под квартиру классе, и пригласила вместе пойти в парк. Когда они прогуливались по аллее, к ним присоединил­ся мужчина. Ему с виду, наверное, было за тридцать. Надя и думать не думала, что может его заинтересо­вать. Во всяком случае, ей он вовсе не понравился: не­высокого роста, с большим животом, маленьким при­плющенным носом, блеклыми, невыразительными гла­зами. Заговаривал он в основном с Надей, считая, видно, Надину спутницу слишком молоденькой для него. Надя уже хотела сказать ему, чтобы шел гражда­нин своей дорогой, но он неожиданно признался, что хорошо знает ее и Романа. Мелькнула мысль, что это его знакомый, и она сдержалась. А тот продолжал расточать Наде комплименты.

— Я совсем недалеко живу от вас и часто по вече­рам специально выхожу на улицу, сажусь на лавочку, чтобы полюбоваться вами. Раньше вы чаще гуляли по моей улице, а в последнее время что-то не видать,— говорил мужчина.