Владимир Федосеенко - После смерча

Сегодня Роман взволнован. Он не будет писать от­ветное письмо. Вот завтра уединится где-нибудь в угол­ке читального зала и напишет. Долго он ворочался с боку на бок, поправлял, подбивал подушку, все никак не мог поудобнее улечься, и только заснул, как протру­бил горн — подъем.

Сыпал снег. Крыши домов, земля, деревья — все казалось Роману серым, тяжелым, неприятным. Рота построилась. Роман подал команду. Четко печатая шаг, курсанты маршировали по улице. Черные шинели быстро становились серыми под снегом. Над учебным корпусом училища взвился флаг.

— Рота, стой! — скомандовал Роман.— Напра-во! Первая шеренга, шагом марш!

Роман вошел в вестибюль последним, стряхнул с мичманки снег, снял шинель, повесил в гардероб и на­правился в столовую. Уже в конце завтрака к нему по­дошел дежурный курсант с повязкой на рукаве, накло­нился и сказал, что его вызывает майор.

Дрогнуло сердце. Если бы кто-нибудь в этот момент наблюдал за ним, он бы увидел, как побледнел Роман. В жестоких боях с фашистами всякое случалось, но он, пожалуй, не припомнит, чтобы его охватывало та­кое неприятное чувство, как сейчас. Не допив чаю, он встал из-за стола.

— По вашему приказанию курсант Зимин явил­ся,— отрапортовал он.

— Садись,— майор перебирал бумаги на столе.

Роман присел на стоявший у порога стул. То ли этот стул всегда здесь стоял, то ли майор специально поста­вил его для Романа подальше от своего стола, не­известно.

Роман рассматривал квадратное лицо майора, пы­таясь хотя бы по его выражению понять, для чего это он вдруг понадобился.

— Покажи свой партийный билет,— несколько рас­тянуто, спокойно произнес майор.

— Я пока еще только кандидат,— ответил Роман.

— Все равно.

Роман, подойдя к столу, протянул кандидатскую карточку, продолжая следить за выражением лица майора. Тот внимательно рассмотрел ее с обеих сторон, раскрыл, взглянул исподлобья на Романа, сверяя фо­токарточку с оригиналом, и нажал под подоконником кнопку. На стене зажегся фонарик с матовым стеклом. Майор просветил листок. Роман даже со своего места увидел на листке большие буквы: "ВКП(б)". Майор вернул Роману кандидатскую карточку.

— А теперь скажи, что ты натворил.

— Много чего, всего не перечислишь, дня не хва­тит, даже если подсчитать приблизительно.

— Как все это понимать?

— Подрывал эшелоны, жег мосты, убивал врагов, потом учился, любил, ненавидел. Видите, сколько все­го натворил. А еще взорвал стену разрушенного бом­бежкой дома. Заготавливал кирпич для строительства техникума. За это в милиции сидел.

— И ты сбежал? — майор даже оживился.

— Зачем же мне было убегать. Меня освободили, и за то, что кирпича впрок заготовил, директор мне пре­мию выдал.

— Эшелоны, мосты, это ведь в тылу врага? — сно­ва исподлобья посмотрел майор.

— Да уж не теперь, конечно. В войну просто так не награждали.

— Значит, ты никакой вины за собой не чувству­ешь? Скажи, а почему тебя управление Днепро-Двинского бассейна разыскивает?

— Вон оно что! Сразу бы так и сказали, а то взя­лись партийные документы проверять, будто я их под­делал. Дело в том, что меня сюда направляли для изучения военных катеров. Ну, а я поступил к вам.

— Почему же написано, чтобы тебя немедленно на­править в их распоряжение?

— То есть как, а учеба? Вы сообщите им, что я учусь и ехать мне туда нет никакой необходимости.

— Ты, наверное, не знаешь, кто тебя вызывает.

— Как не знаю? Полковник, из нашего пароход­ства.

— Начальник отдела кадров. Я тебя здесь не имею права задерживать.

— И начальник училища, если захочет, не удержит?

— Не знаю, наверное, не сможет.

— Что же я преступного совершил? В любом слу­чае к ним я не вернусь, они же мне сами сказали, что дело это добровольное.

— Но ты согласился.

— Ну и что? А теперь передумал.

— Ладно. Я схожу к начальнику училища, пото­му что мы думали отправлять тебя с сопровождающим.

Майор ушел к начальнику училища, Роман остал­ся ждать в коридоре. "Что же это происходит,— думал он.— Я на гору, а черт за ногу". Но долго оставаться наедине со своими невеселыми мыслями Роману не пришлось. Его вызвали к начальнику училища.

— Почему же ты мне раньше не признался, парти­зан ты этакий? А я беспокоюсь, все думаю, что же он там мог натворить? Ведь твоя судьба мне вовсе не без­различна. Считал, что ты станешь гордостью нашего флота. Говорят, стихи хорошие о море пишешь, да я и сам некоторые читал в стенной газете, понравились. Как теперь прикажешь нам с тобой поступить? Мне лично понятно, почему тебя отзывают. Они не хотят потерять тебя, тоже, наверное, беспокоятся. Выдадим тебе билет туда и обратно, паек, на сколько нужно. Утрясай свои дела и возвращайся.— Начальник учили­ща сделал паузу и добавил: — Если отпустят.

— Я ведь отстану в учебе.

— Ничего, у тебя неплохие успехи, наверстаешь, партизан морской,— рассмеялся начальник учили­ща.— Значит, договорились, до встречи.

Роман вышел, коридор, словно палуба, раскачивал­ся у него под ногами. Ему, конечно, и самому хотелось в свою родную Белоруссию, а главное — встретиться и поговорить с Надей. И в то же время опасался этой поездки, потому что майор предупредил, что начальник отдела кадров Днепро-Двинского бассейна может его и не отпустить. Ничего, начальник училища как-ни­как контр-адмирал, и полковник вряд ли решится на это.

Он постарается убедить его и вернется обратно.

В тот день Роман уже не был на занятиях. Он по­лучил сухой паек на неделю, билет, сходил на базар, купил винограда, не забыл зайти в магазин, где купил для Нади мастерски сделанную искусственную розу. Такие цветы были тогда в моде, девушки пристегивали их к вечерним платьям. Одежда и все вещи вместились в чемодане, а виноград упаковал в коробку, которую дал ему сын генерала, сосед по кубрику. Товарищам своим сказал, что вернется через неделю, если придет ему письмо, пусть спрячут в тумбочку.

Снова вокзал. Роман прикинул, что на место при­будет как раз в воскресенье.

В вагоне Роман устроился на верхней полке, но раз­ные мысли навязчиво лезли в голову и не давали уснуть. Смежив глаза, он видел серую лошадь на за­ливном лугу, колосящуюся рожь, именно то, о чем в детстве напевала ему перед сном мать. И то ли от во­ображения, то ли от ровного, беспрерывного постуки­вания на стыках колес поезда, только под самое утро исчезли и лошадь, и рожь, и стук колес. Роман на ко­роткое время забылся. А вскоре и рассвело. Роман спу­стился вниз и сел возле окна.

Уже не убегали за окном холмы, поросшие моло­дым сосняком, а будто встречали его сгустившимися зарослями. Дым от паровоза не таял в бескрайней си­неве, лес заманивал его и прятал в своих непролазных дебрях.