Владимир Федосеенко - Вихри на перекрёстках

Бойкач не знал, что командиром роты назначен Воро­бейчик, а политруком — Пинчук. Посовещавшись, оба отправились к командиру отряда. Скоро отдали приказ созвать партизанское собрание.

— Сейчас расскажешь, в каких условиях ты один боролся с врагом,— говорил Володе политрук.

— Не умею я выступать. И героем не хочу выглядеть. Лучше дайте ребят, и мы пойдем на выполнение большого дела. В двенадцать часов ночи я должен быть в Слободе.

— Вот как? — посмотрел Воробейчик на Пинчука.— Там же немецкая дивизия стоит.

— Знаю, я был там. Если все обойдется удачно, се­годня не останется в живых генерал, командир дивизии, а мы принесем важные документы.

И Володя подробно рассказал об операции, подготов­ленной в Слободе. Командиры удивились, но посчитали выполнение ее возможным. Володя попросил:

— Товарищи, давайте отложим собрание, или прове­дите его без меня.

— Нельзя, ты же виновник этого собрания,— сказал командир отряда.

— Верните мой автомат и выделите несколько смелых хлопцев. Если нельзя, пойду один. Я не могу задержи­ваться!

Командиры переглянулись.

— Прежняя твоя группа пока бездействует,— произ­нес Воробейчик,— ее и возьми. А собрание отложим. Ты голоден? Сходи на кухню, поешь, пока подготовят все необходимое.

Узнав, что Бойкач опять возглавил их группу, подрыв­ники тоже примчались на кухню. Женщины начали ру­гаться: не дают хлопцу поесть. А Володя отложил ложку, поднялся из-за дощатого стола и ушел вместе с друзьями.

Только Валя почему-то не подошла к нему вместе со всеми, так и стояла в стороне. Володя сам подбежал к ней, поздоровался. Девушка покраснела и стыдливо опустила глаза.

Лишь по дороге в Слободу, когда они немножко от­стали от ребят, Валя призналась, почему так неловко себя чувствовала. О расстреле Володи она узнала в тот день, когда Саблин с Зиной готовились покинуть отряд. Де­вушка расплакалась на глазах у всех, обругала Саблина, последними словами обозвала Зину и упрекнула, что Во­лодю погубил только она. Кое-кто начал злословить: мол, плачет по Бойкачу, любила, видно.

— А мне тебя жалко было,— продолжала Валя.— Вспомнила, как в школе за одной партой сидели, как ты любил шутить. Уроки не слушал, все меня рисовал. Я, глупая, даже учительнице пожаловалась.

— А я и слушал и рисовал. Помню тот случай. Исто­ричка сказала, что еще один Цезарь нашелся. Только позднее узнал, что Цезарь умел выслушивать сразу не­скольких человек и каждому давать нужный ответ.

— Ты ведь таким и был: разговариваешь со мной, а вызовет учитель, и ответишь, что он объяснял.

— Значит, только за это меня теперь и жалела?

— Нет, вообще было жалко... Наслушалась, каким ты был воякой, и гордилась тобой.

— Неужели больше не будешь гордиться?

— Посмотрим,— сверкнул из-под верхней губы де­вушки белый ряд зубов.

— Чему ты смеешься?

— Как-то легко и весело стало. Кажется, так бы шла и шла.

— Понятно, но чтобы впереди была такая охрана, как сейчас.

— Ребята переживали за тебя. Даже в погоню за Саблиным бросились, но он, гад, исчез. Догнали Зину, да что с нее возьмешь? Говорила, что как только отъехали от лагеря, Саблин взял автомат и в лес, а ей приказал возвращаться к матери. Ты знаешь, никакой Саблин не политрук. Был рядовым красноармейцем, фамилия — Копыцкий, где-то что-то натворил, его и послали в Ломжу, в строительный батальон из таких же провинившихся. А настоящий политрук Саблин тоже был в Ломже, только в другой части. При отступлении Копыцкий присосался к нему. В штабе соединения есть бывший сержант, отсту­павший вместе с политруком до тех пор, пока в одном из боев они не расстались. А Копыцкий остался с Саблиным и, видимо, вытащил у политрука документы. Очевидно, в бою политрук был или убит, или ранен.

— Боже мой,— поморщился Володя,— зачем же я бросал себе и ему под ноги гранату! Надо было дать оче­редь из автомата, и все!

— Поэтому за тебя и переживали так.

— Где он теперь может быть?

— Разведчики ищут.

— Придется мне самому заняться поисками.

— Зачем? Думаешь, так легко возьмешь?

— Только бы на след напасть. Почему мне сразу никто о Саблине-Копыцком не рассказал?

— Так приелось, что казалось, все знают.

Володя поднял голову. Закачалась под ногами земля, и в глазах замельтешило предвечернее небо. Он ухватился за Валину руку.

— Что с тобой? — спросила девушка.

— Знаешь, только сейчас с меня схлынуло напряже­ние. Все же я был прав. Прав не в поступках, а в мыслях. Но довольно об этом подонке... Я ведь был у твоей мамы и две ночи провел у вас дома.

— Ты шутишь?

— Нет, Валечка, говорю правду. Ты так похожа на маму. Я ей сказал, что, как только окончится война, мы поженимся.

Валя опять покраснела. А багряный закат еще больше румянил ее лицо. Володя взглянул на нее, и ему показа­лось, что он идет рядом с Зиной, прежней, своей Зиной.

— А как реагировала Зина на мою смерть? — спросил хлопец.

— Так же, как и тогда, когда тебя отправляли в гос­питаль.

— Она же меня любила.

— Кто, она? — нахмурилась Валя.— Она стала ко­мандиршей и гордилась этим.

— Раньше она...

— Пойдем быстрее, догоним ребят.

— Ну, что ты, Валечка?

— Не хочу слушать такие рассуждения о Зине! Не хочу! Ты не понял ее. Все мы плакали, а она улыбалась и, наверное, была довольна геройским поступком своего мужа.

Володя задумался. Его первый шаг в любви на всю жизнь останется большим уроком. В госпитале он не понял стихотворения Симонова «Жди меня». Думал, что оно адресовано каким-то другим женщинам, а не его девушке.

— Ты кого-нибудь любишь? — спросил у Вали.

— Почему вдруг такой вопрос?

— Да так...

— Я не Зина, чтобы одного любить, а за другого идти замуж. И пока не успела влюбиться.

— Но тебя, наверное, многие любят.

— Ну и что? — рассмеялась девушка.

— Валечка, сегодня у нас будет время зайти к твоей маме. Зайдем?

— Там же немцы!

— Я только сегодня утром оттуда. Или стесняешься идти вместе со мной?

— Если ты так говоришь, значит, я напрасно плакала о тебе.

Хлопца так тронули эти слова, что он умолк, взял девушку за руку и долго не выпускал ее. Догорали по­следние августовские цветы, от лучей заходящего солнца розовела стерня на поле. Лишь болото, поросшее лозой и березняком, казалось серым.

Валя не отнимала руку, хотя ребята изредка огляды­вались: не далеко ли они оторвались от командира. И чувства, и мысли девушки были теперь совсем иными, чем накануне и даже сегодня утром. Они изменились только в тот миг, когда Воробейчик объявил, что группу опять возглавит Володя Бойкач. Он представлялся ей не командиром, а скорее журавлем, ведущим за собой клин, вожаком, которому верят все птицы. Ведь еще вчера хлопцы неохотно отправлялись на задание, а сама Валя подумывала, не вернуться ли ей на кухню. А сегодня, быть может, потому, что оживились ребята, и у нее словно крылья выросли.