Владимир Федосеенко - Вихри на перекрёстках

Часов в девять вечера в штаб прибежал сухонький, не­большого роста человек.

— Что вам угодно?— спросил переводчик.

— Ваш начальник нужен.

— Что вы хотите ему сказать?

— Пропустите к нему!

— К кому?

— К самому главному!

— Но я спрашиваю, что вы хотите ему сказать,— строго повторил Данилов. Эта строгость подействовала, человек выпалил:

— Хочу сказать, что среди вас есть изменник!

— Ну-у? — деланно удивился переводчик.— В чем же заключается его измена?

— Некоторые ходят по избам и говорят, что есть при­каз собирать молодежь и отправлять неведомо куда. Если такой приказ есть, откуда они узнали о нем?

— А почему это вас тревожит?

— У меня тоже сынок, но я и партизанам его не отдал.

— Как это вам удалось?

— Посадил в длинном платье, без штанов, на полати, и бедняга уже который месяц так...

— Значит, вы хотите, чтобы сына не взяли?

— Если я помогу разоблачить предателя, так что сто­ит для вас один человек, мой сын? Пускай из партизан­ских семей берут, а я вам помогаю. Запишите мою фа­милию.

— Я и хочу это сделать.

— Сукач Филипп, по уличной кличке — Гут.

— Записал. Хороший ты человек. Иди домой и молчи, все будет в порядке.

Над деревней установилась тишина. Звездное небо посылало на землю прохладу. Была как раз та пора, когда высыпают крупные августовские росы. Данилов почувст­вовал, как по спине под шинелью пробегает холодок. Время тянулось очень медленно, а сердце стучало все чайте и чаще.

12

Блестели мокрые сапоги, вода попадала и в голенища. Как ни старался Володя шагать там, где трава пониже, все равно попадал в высокие заросли полыни. Тут и об­давало его холодной росой. Вылинявшие штаны давно промокли насквозь. Попробовал сойти с межи в карто­фельную ботву — еще хуже: на сапоги налипает столько земли, что ног не поднять. Пришлось вернуться на межу. Ничего, что промок: впереди еще целый день. Мама про­топит печь, высушит одежду и сапоги. А вечером он по­бежит в условленное место. Лучше там подождать, чем опоздать. Без Володи переводчик, особенно ночью, шага не сделает.

Вот, наконец, и их огород. Володя шел осторожно, оглядываясь по сторонам. Не хотел, чтобы чужие глаза заметили его, да и стеснялся односельчан, совсем недавно считавших молодого Бойкача геройским командиром. Ка­кой там командир: словно мокрый петух после драки, бредет по меже к своему двору...

— Стой! Руки вверх! — высунулись из малинника воз­ле хлева два винтовочных ствола.

И впервые за свою боевую жизнь Володе пришлось поднять руки, А сам ведь говорил хлопцам, что никогдане поднимет руки перед врагом. Правда, есть разница: враг — это гитлеровец, полицай, предатель, а тут — свои, партизаны. Но свои ли? Это же те, что вели Володю на расстрел. На одном из них, рыжеглазом, и сейчас его гимнастерка...

— Хотите стрелять? Стреляйте! Только одна просьба: сходите на задание, которое я должен был выполнить сегодня.

— Вперед! Пошли, а то мать заметит и поднимет крик на всю деревню,— ухмыльнулся рыжеглазый.— Слышал, Шурка? У него еще есть какое-то важное задание.

По огородам Володю повели вокруг дерйни.

— Не вздумай теперь убегать. Саблин приказал пой­мать и доставить в отряд живым. Над тобой будет пока­зательный суд за покушение на командира,— спокойно сказал партизан, которого его напарник назвал Шуркой.

— Что его уговариваешь, пускай идет, куда ведем, и все,— повысил голос рыжеглазый.— Подумать только, сколько времени за ним охотились. Тит пароль обещал привезти, но почему-то нет его, еще и нас задержат... Стой, опусти руки! Давай свяжем, так вернее.

Володя послушно подчинился. Стало легче, когда услышал, что поведут в лагерь. Хоть и со связанными за спиной руками, но шагал быстро. Наконец-то наступит какая-то ясность. А может, и не столь страшная. О слу­чившемся уже наверняка известно в штабе бригады. Не может быть, чтобы Сергеев и Ядловец одобрили действия Саблина. Поэтому он и приказал привести Бойкача жи­вым. Показательный суд? Очень хорошо. Еще врпрос, кого строже осудят. Но чем бы суд ни кончился, Володя в роте Саблина не останется. Лучше пускай разрешат пе­рейти в другую бригаду.

Хлопец думал и все время следил за дорогой, по ко­торой его вели. Позади остались несколько глухих мест и оврагов, где конвоиры могли бы расправиться с ним. Но нет, оба шагают молча и не сворачивают с дороги, что ведет в лагерь.

На месте стоянки роты теперь разместился отряд «Бу­деновец»! На повороте дороги показались трое партизан. Они остановились, поджидая товарищей, которые вели пленного, скорее всего полицая. А Володя сразу узнал Фимку, вместе с которым начинал партизанскую жизнь. Фимка тоже узнал друга, растерялся: а говорили, что Бойкача нет в живых. И тут же е радостным криком бросился к хлопцу:

— Володя, ты жив?! Сейчас же развяжите руки и отойдите от него!

Конвоиры остолбенели, недоуменно поглядывая друг на друга: вот так встреча... На всякий случай Фимка сдер­нул с плеча десятизарядную винтовку.

— Хотя нет, не развязывайте,— многозначительно ска­зал он.— У нас в отряде сейчас Сергеев. Пускай увидит, что натворил бандит Саблин.

— Я скажу командиру, как ты о нем отзываешься,— растянул толстые губы в ухмылке рыжеглазый.

— Отойди! — замахнулся Фимка прикладом.— Две недели в лесу, а нашел забаву — гоняться за партизаном, который воюет два года!

— Я выполняю приказ командира.

— Мерзавца, а не командира. Ты вот его теперь пой­май, благодарность вынесут. Хватит болтать, пошли!

Володя слушал и не мог понять: почему Фимка назы­вает Саблина мерзавцем? Кого надо ловить? Он боялся расплакаться при встрече с Сергеевым, но комиссар успел уехать. Возле землянки Саблина стоял Воробейчик. Он тоже не поверил своим глазам, увидев Володю. Но Фимка весело отрапортовал:

— Вот и Бойкач. Вернулся с того света!

Взводный втянул голову в плечи, сморщился, бросился к хлопцу и начал его целовать. Только теперь он увидел, что у парня связаны руки.

— Кто это тебя так?

— Эти герои,— махнул Фимка рукой на конвоиров.

— А-а, так это они ушли из лагеря в тот день, когда сбежал Саблин. А разведчики их где-то ищут. По десять суток гауптвахты! Развязать Бойкачу руки!

— Мою гимнастерку не забудь отдать,— окончатель­но овладев собой, взглянул на рыжеглазого Володя.— Великовата тебе.

— Снять гимнастерку! — приказал Воробейчик.— Получи дополнительно пять суток гауптвахты! Подожди­те, ребята, схожу к комиссару и быстро вернусь.

Рыжеглазый поник и сжался, будто шар, из которого выпустили воздух. Куда только подевалась его недавняя самоуверенная наглость. А со всех сторон уже спешили партизаны. На миг показалась и тут же исчезла Валя: бросилась к шалашу, где отдыхали Володины друзья-подрывники.