Владимир Федосеенко - Дубовая Гряда

Седой подполковник что-то недовольно пробормотал, но все же позволил ему поднять банку из-под консервов, валявшуюся возле ворот.

— Вольдемар, не бегать. Убьют.

Володя вышел на улицу и остановился. Возле колод­ца собралось множество немцев. Во все стороны летели брызги. На заборе висели мундиры, брюки, сорочки, на траве стояли сапоги, валялись портянки.

С какой же стороны удобнее подобраться к колодцу? Один из немцев, подняв голову, заметил хлопца. Подпу­стив Володю поближе, он схватил ведро и выплеснул грязную воду на растерявшегося от неожиданности юно­шу.

Поняв, что к колодцу не подпустят, Володя повернул­ся и зашагал к калитке соседнего двора. Вошел во двор и сразу увидел пожилую женщину с влажными воспа­ленными глазами.

— Ой, сыночек, чего это они так на тебя? Я через щелку видела... Чей ты, откуда? — негромко спросила женщина.

Юноша ответил и тут же поинтересовался:

— Немцы разрешают вам выходить за деревню?

— Нет, детка. Чуть что — сразу стреляют. Тут их полно.

— Тогда дайте, пожалуйста, воды.

Босая женщина перешагнула через камень возле по­рога и скрылась в сенях избы. Минуту спустя она вынес­ла кружку.

— Мне сюда, в банку.

Вернувшись в гумно, Володя напоил красноармейца, потом лег на голый ток и молча уставился в темный, как ночь, потолок. Старался уснуть, но очень хотелось есть, да и неотвязная мысль о побеге не давала покоя. Часто билось сердце, в ногах чувствовалась слабость. Вдруг широко распахнулась дверь. В гумне никого не было вид­но. Только узкие солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь щели в стенах, голубовато светились в сигаретном дыму. Но вот послышался знакомый голос подполковника:

— Вольдемар, иди сюда.

Из-за двери показалась голова немецкого солдата. «На допрос!» — мелькнула у юноши догадка. Он глянул на людей, лежащих на полу, и, как бы прощаясь с ними, кивнул головой. Часовой запер за ним дверь.

За столом не было ни одного немца. Лишь подполков­ник стоял возле ворот гумна. А по гумну бродил огром­ный рыжий пес. Увидев хлопца, он вздыбил на загривке шерсть и шагнул ему навстречу. В выпуклых собачьих глазах горела злоба. Володя замер. Подполковник что-то проворчал, и пес, помахивая хвостом, сел. Чем заинтере­совал крестьянский паренек старого германского офице­ра — неизвестно, но он смотрел на юношу приветливо. Быть может, немец изучал выдержку советского комсо­мольца, а возможно, и представлял себе его будущее — будущее раба...

— Тебе нехорошо, страшно, но ты не плачешь,— ска­зал, подходя ближе, подполковник.— Покажи руки.

Володя протянул обе ладони.

— Откуда мозоли?

— Торф копал.

— А где твой отец?

— На войне.

— Наверное, в плену, как и ты.— Офицер свистнул собаке и направился к выходу, приказав напоследок: — Ты умеешь работать, возьми веник и подмети пол.

Вокруг стола валялись окурки, клочки бумаги. В уг­лу стояла большая коробка. В ней оказались сухие хлеб­ные корки и обрезки сыра. Обрадовавшись, паренек на­бил ими полный карман. Покончив с мусором, он выгля­нул из ворот и крикнул:

— Господин офицер, я все сделал!

Снова скрипнула дверь закутка, громко стукнула под­першая ее молотилка...

На четырех человек хлебных корок оказалось мало­вато, но пленные были довольны, что все обошлось хо­рошо.

— Почаще бы тебя вызывали на такую работу, — ска­зал боец с простреленной рукой, дожевывая последний кусочек своей доли.

Разговор не клеился: Каждому больше хотелось слу­шать других, чем говорить самому. Щели в двери посте­пенно темнели, топот за стенами начал утихать. Навер­ное, близился вечер.

— Когда спишь, есть не так хочется,— сказал быв­ший колхозник и, повернувшись на бок, потихоньку засо­пел.

А у Володи из головы не выходила мысль: как убе­жать? Что, если еще раз попроситься сходить по воду да и спрятаться где-нибудь в деревне? Но в каждой избе — немцы. Из гумна не выползешь: днем и то стоят часо­вые. Так ничего и не придумав, юноша тоже забылся в тяжелом сне.

Вдруг недалеко от гумна раздался сильный взрыв. Даже в закутке, словно в кузнечном меху, всколыхнуло затхлый воздух. Из оконца вышибло солому.

Четверо пленников сразу проснулись: что это? А че­рез минуту — еще взрыв! На дворе, в густом синем сум­раке, метались солдаты, ржали лошади, ревели моторы автомашин. А снаряды, один за другим, ложились все ближе.

— Наши бьют. Из тяжелых,— тихо сказал боец, ра­ненный в шею.

Кто-то крикнул:

— Бежим отсюда!

Володя первый нажал плечом на дверь и очутился в гумне. За ним выскочили остальные.

Снаряды рвались уже на околице деревни. В огоро­де ярким пламенем полыхал грузовик, и от этого возле гумна было совсем темно.

— По картошке и — в лес! — скомандовал бывший колхозник.— Там я дорогу знаю.

Труднее всех пришлось бойцу, раненному в шею. Но­ги его путались в высокой ботве.

Неожиданно позади послышался крик:

— Рус! Хальт! Цурюк!

Володя рванулся было бежать, но вдруг увидел ав­томобиль, стоящий на картофельном поле. Машину, оче­видно, только что пригнали из деревни, потому что днем ее здесь не было. Парень круто повернулся и первый за­шагал навстречу немецкому солдату. Гитлеровец со все­го размаху ударил его автоматом в спину и направился к другим. Послышались глухие удары, стоны. Трое вер­нулись в закуток. Через несколько минут туда явился тот самый немец и приказал забрать тяжелораненого бойца. Красноармеец потерял сознание, и его пришлось нести на руках.

Вскоре взрывы утихли. В клети пахло горелой рези­ной. Все сидели молча, потеряв надежду на освобожде­ние.

За стеной вдруг послышался тяжелый топот. Откры­лась дверь, и в клеть, один за другим, вошли несколько человек. «Почему не вызывают, а сами пришли?» — уди­вился юноша.

Один из пришедших споткнулся о его ноги и едва не упал.

— Гляди-ка, и тут такие же вояки,— равнодушно, с упреком самому себе произнес он.— Без патронов в обо­роне сидел, так вон куда угодил. А фрицы наковали тех­ники, мать их... Всю Россию хотят загнать в клеть...

В темноте разместились, где кто сумел. Слышались тяжкие вздохи, шепот, стоны.

В неутихающей тревоге прошла для хлопца ночь пос­ле неудачного побега.

Днем его опять вызвали подмести пол. Володя время от времени поглядывал на подполков­ника, удивляясь, почему тот ни о чем не спрашивает. «На­верное, часовой во время обстрела деревни удрал с по­ста и теперь не смеет признаться офицерам, что пленные едва не сбежали»,— подумал он и, почувствовав себя смелее, решился спросить у офицера:

— А почему нам есть не дают?

Подполковник ехидно усмехнулся:

— Это ваши плохой люди не хотят вас кормить.

— Откуда им знать, что мы здесь? — понуро ответил юноша. — Господин офицер, отпустите меня домой...