Владимир Федосеенко - Дубовая Гряда

Вскоре добрался до дубняка. Стало слышно, как воз­ле колодца бренчат ведра, а на улице кричат дети. Осме­лев, Володя вошел в деревню.

— Мария, Мария! Сын идет! — раздался радостный крик соседки, тетки Михалихи. Из двора выбежала мать, за ней младшая сестра Нина и брат Коля, следом за ко­торыми ковылял дедушка Андрей.

— Сыночек мой, сыночек,— плакала мать, не зная, куда усадить и чем угостить будто вернувшегося с того света хлопца. А тому не до еды было, хотелось поскорее узнать, не расспрашивал ли о нем кто-нибудь чужой. Из разговоров матери с женщинами, собравшимися в избе, понял, что никому ничего неизвестно. И в ответ на расспросы, где он так долго был, сказал, будто ушел вместе с отступавшими красноармейцами, но в какой-то деревне под Смоленском отстал и решил вернуться домой.

Чувствуя, как слипаются глаза от усталости, Володя пожаловался:

— Всю ночь прошагал. Сил нет, до чего спать хо­чется.

— А ты ложись, ложись,—засуетилась Мария.— Слава богу, что живым-здоровым вернулся.

В этот день Лида несколько раз забегала к соседям, но только под вечер сказала, что Володю очень хочет видеть Сергеев.

— Пускай спит, завтра увидятся,— ответила Мария.

— Я и сама хочу с ним поговорить.

Услышав знакомый голос, юноша открыл глаза. Ли­да рассказала ему о своем горе, о местных порядках, о Василе.

— Значит, это его я видел,— догадался Володя.— Отсюда шел.

— Я же тебе и говорю, что Василь Шайдоб записал­ся в полицию.

— Шайдоб,— зло повторил хлопец.— В комсомол не вступал, доказывал, что главное — хорошо учиться. А теперь для него что главное? Фашистам помогать! Я видел, как они к нашим людям относятся. Хуже, чем к скотине. Не верю, чтобы к какому-то Шайдобу немцы относились с уважением. Думал, вырвусь, возьму вин­товку и, где увижу гитлеровца, там и буду бить. А теперь что делать? Наши далеко...

— Сергеев тоже только этим живет: скорее попра­виться, взять оружие и воевать.

— А как?

Политрука Сергеева юноша хорошо помнил. Это политрук эвакуировал людей с передовой линии. Он ут­верждал, что дальше отступать они не будут, а если и придется, то не так быстро. Колхозники тогда покинули свои избы и уехали подальше от линии фронта.

Километров за десять эвакуировалась и Володина семья. У Дубовой Гряды недели три шли жестокие бои, а потом красноармейцы двинулись вперед и даже осво­бодили Жлобин. Мать не хотела отпускать Володю до­мой, но он обещал быстро вернуться. А вернулся только сегодня...

— Где же Сергеева ранило? — поинтересовался юноша.

— Не знаю. Он хочет тебя видеть, у него и спросишь.

— Мама,— позвал Володя,— я схожу.

— Попозже, сынок. Поужинаем и ему отнесем.

Хмурая ночь вскоре опустилась на землю.

Мария и Володя осторожно вышли из хаты.

Убежище, где находился Сергеев, напомнило Володе его недавнюю тюрьму — клеть. Даже мурашки пробе­жали по спине. Но тут, в этом крошечном помещении, человека спасали от смерти. В тусклом свете фонаря ед­ва различались знакомые черты лица политрука. Тот сразу узнал Володю.

— Где же ты пропадал? — спросил Сергеев.

— Долгая история, но расскажу,— ответил юноша.— Когда я отпросился у мамы сходить домой, в деревне уже не было ни вас, ни бойцов. По улице, с узлом за спиной, торопливо шагала старушка. Увидав меня, она махнула рукой и сказала, чтобы я убегал, потому что в Дубравке немцы. «Как они могли появиться там, когда наши войска у них позади?» — подумал я.

Залез я на крышу избы, осмотрелся. Вижу, за боло­том, возле железной дороги, шагает множество солдат. Значит, те, что в Дубравке, пробрались в тыл? Я решил побежать и пересчитать немцев, а потом сообщить на­шим. Хотел вытащить комсомольский билет, который мама зашила в сорочку на груди, но передумал. Снял рубашку, засунул в горшок и закопал в огороде под яб­лоней.

Дубравка недалеко от нашей деревни, на юго-западе. Сначала бежал по дороге, потом свернул в рожь. Неда­леко от Дубравки остановился, начал прислушиваться. Людей в деревне не было, стояла тишина.

Вдруг вижу, на колхозном дворе нырнул вниз коло­дезный журавль. Я пополз к конюшне. Посреди двора, возле костра, несколько немцев ощипывали кур, другие умывались. Насчитал двенадцать гитлеровцев и, при­гнувшись, чтобы не заметили,— назад.

Все время придерживался широкой магистральной канавы и только возле большака перепрыгнул через по­перечную. Поднялся на мостик, и тут, как привидение, вырос передо мной здоровенный, с засученными рукавами немец. Ствол его автомата уже был направлен на меня, и руки сами собой потянулись вверх.

— Ком! — кивком головы подозвал он меня к себе и, ощупав карманы, погнал в поле.

Мы поднялись на пригорок у самой дороги и оказа­лись среди большой группы солдат, один из которых, плюгавенький фриц с кривыми ногами, мастерил бере­зовый крест. Около только что выкопанной ямы лежали четыре гитлеровца с почерневшими лицами. Здоровен­ный немец положил на обочину свой автомат, поднял с травы винтовку и толкнул меня в плечо, махнув рукой на борозду посреди сгоревшей ржи. Бежать? Чтобы эти гады открыли огонь, как по затравленному зайцу? Нет, не дождутся! И я решил умереть, но не сделать ни шага. Не знаю, чем бы все кончилось, но мой мучитель вдруг оглянулся на дорогу, поспешно бросил винтовку, что-то крикнул и схватил свой автомат. Засуетились и осталь­ные, начали одергивать мундиры, поправлять пилотки. А со стороны железной дороги, поднимая пыль, прямо к нам мчалась открытая легковая машина. Шаркнули шины, машина остановилась, из нее выскочил красноще­кий офицер, кажется, генерал, в белых перчатках, за ним адъютант. Верзила немец что-то доложил генералу, ты­кая большим пальцем в мою сторону. Тот поднял би­нокль и долго смотрел на восток, после чего вернулся в машину. Адъютант жестом приказал мне сесть на зад­нее сиденье и не опускать руки.

Не зная, куда они меня повезут, я все равно был рад, что удалось вырваться из лап верзилы.

Миновав железную дорогу, машина свернула к усадьбе бывшей МТС. В небольшом бору стояли танки, грузовики, пушки. Вокруг — много палаток, а в эмтэ­эсовских домах и бараках — ни окон, ни дверей. Вскоре подошел немец и спросил:

— Официр?

— Нет,— ответил я.

— А кто ты есть?

— Школьник, жил дома. Но красноармейцы прогна­ли нашу семью с передовой, и я не знаю, где теперь мама. Бежал к тетке, она тут недалеко.

— Знаю я ваша тьетка. Идем!

Думал, сейчас расстреляют. Но вместо этого немец завел меня в барак. Там, в небольшой комнате на го­лом полу, лежали двое красноармейцев. Один, окровав­ленный, с перебитой ногой, тяжело стонал. Другой, по­крепче, спросил, откуда я. Выяснилось, что он из сосед­него района и знает нашу деревню.

Вошел немец, недавно допрашивавший меня.