Сергей Чупринин - Оттепель. События. Март 1953–август 1968 года

В докладной записке начальника Главлита СССР П. Романова от 25 февраля этот рассказ квалифицирован как «ошибочное и надуманное произведение» (Аппарат ЦК КПСС и культура. 1958–1964. С. 356).

«Сталинградский подвиг был самым громадным событием войны – это бесспорно.

Но вовсе не обязательно самый громадный подвиг увенчивать самым громадным по размерам памятником», – писал, в частности, К. Симонов. «И вот сейчас, – возмущался Некрасов, – я смотрю на нечто громадное, болтливое, гранитное, многоступенчатое, позлащенное и с ужасом думаю – неужели этой громоздкой безвкусице суждено символизировать суровый, лишенный трескучих фраз труд и подвиг солдат Сталинграда?» Виктору Некрасову вторил поэт Михаил Луконин. Он писал: «Нет, не таким должен быть этот памятник, нет, неправильно поняли свою задачу авторы проекта – Е. Вучетич, Я. Белопольский, А. Горенко. Хочется сказать: если не поздно, – остановитесь! Опять – гранитная лестница, опять скульптурная гигантомания, опять – каменная пышность, вся эмоциональная сила которой состоит только в ее дороговизне. <���…> Зачем продолжать это бетонирование земли, почему эта „мраморная слизь“ стала у нас такой модной?»

Из сообщения Якова Гордина составителю: «Насколько я помню – по составу участников, входивших в разные объединения, в том числе и в самое знаменитое объединение Глеба Семенова при Дворце культуры им. Первой Пятилетки, – турнир проходил под эгидой обкома комсомола, чьи представители сидели в президиуме, и Комиссии СП по работе с молодыми литераторами. Наталья Иосифовна Грудинина вела вечер как активный член этой комиссии».

«Какая сильная, славная, добрая вещь!» – откликнулся Эммануил Казакевич в письме к Тендрякову от 12 марта ( Э. Казакевич . Слушая время. С. 476).

Однако в августе 1966 года после бесчисленных переделок редакция «Библиотеки поэта» расторгла договор с Македоновым. В сентябре вступительная статья к однотомнику была заказана Л. Я. Гинзбург. В декабре того же года статья была принята – и, казалось бы, наконец: «КНИГА ПРОИЗВОДСТВЕ ВЫЧИТЫВАЕТСЯ ЦЕЛУЮ = ГИНЗБУРГ», – 11 февраля 1967 года телеграфирует она Надежде Мандельштам (Переписка Н. Я. Мандельштам с Л. Я. Гинзбург).

После «телеграммы в 300 слов», которую Э. Казакевич направил лично Н. С. Хрущеву, эта повесть под названием «Синяя тетрадь» была опубликована в 4-м номере «Октября» за 1961 год.

По словам Евгения Пастернака, «эту исповедь она потом сообщила священнику, своему духовнику <���о. Николаю Голубцову>, и он дал разрешительную молитву.

– Так делали в лагерях, – закончила она свой рассказ» ( Б. Пастернак . Т. 11. С. 710).

«За неделю до смерти, – вспоминает З. Н. Пастернак, – Боря хотел попросить Катю Крашенинникову устроить отпевание на дому. Но я сказала, что обойдусь без Кати, и обещала ему позвать хоть самого патриарха» ( Б. Пастернак . Т. 11. С. 239).

Как заметил Владимир Войнович, выступая в 2017 году на «Эхе Москвы», «самым лучшим министром культуры была все-таки Фурцева. В ней было что-то человеческое…»

Характерна запись в дневнике Л. Чуковской от 31 мая:

«Вера Васильевна <���Смирнова> пересказала мне слух <���…>: будто из Союза к Зинаиде Николаевне приезжал Воронков, предлагал ей, что Союз возьмет похороны на себя, если она разрешит поставить гроб в ЦДЛ.

(„Союз Профессиональных Убийц“ – так называл Союз писателей Булгаков.)

Зинаида Николаевна, к чести ее, отказалась» ( Л. Чуковская . Записки об Анне Ахматовой. Т. 2. С. 394).

Тем не менее, – как свидетельствует З. Н. Пастернак, – «из Литфонда мне прислали двух распорядителей по похоронам» и «прислали венок с надписью „Члену Литфонда Б. Л. Пастернаку от товарищей“» ( Б. Пастернак . Т. 11. С. 239, 240).

«Все было окружено тайной, будто совершалось недозволенное, – вспоминает З. Масленникова. – Отпевание скрывали и от своих, а пуще всего от иностранных корреспондентов, шнырявших вокруг дачи» ( З. Масленникова . С. 270).

«Кроме родни, присутствовали жены грузинских писателей Чиковани, Леонидзе, Абашидзе, которых прислали на похороны слишком официальные мужья, Н. А. Табидзе, Вильмонты, Асмусы, Ивановы, кажется, Ливанов, Нейгаузы <���…>» (Там же. С. 285).

«Ярче всего, – вспоминает Е. Б. Пастернак, – звучит в моей памяти ее голос на отпевании моего отца ночью 1 июня 1960 года, в той маленькой темной комнате, где мы теснились. Она была живым воплощением горя, превозмогаемого усилием веры» (Новый мир. 1998. № 4).

«Говорят, – процитируем воспоминания З. Н. Пастернак, – что какие-то корреспонденты стояли у выхода и считали людей – насчитали около четырех тысяч» ( Б. Пастернак . Т. 11. С. 240). «<���…> Собралось около полутора тысяч человек» ( Л. Чуковская . Записки об Анне Ахматовой. Т. 2, 495). «Было не 500 человек, как пишет Черноуцан, а более 2000 <���…>», – свидетельствует Е. Б. Пастернак («А за мною шум погони…». С. 55).

«Иностранцы жадно следят за Паустовским, – отмечает Александр Гладков. – Когда он подошел к нам, они сразу же стали нас снимать и прислушиваться к разговору, и это было так противно, что я даже отошел» (цит. по: М. Михеев . С. 394).

Как записал в дневник Корней Чуковский, «<���…> Асмуса вызвали в Университет и допрашивали: как смел он назвать Пастернака крупным писателем.

Он ответил:

– Я сам писатель, член Союза Писателей и, полагаю, имею возможность без указки разобраться, кто крупный писатель, кто некрупный» ( К. Чуковский . Т. 13. С. 294).

На похоронах, – уточняет В. Каверин, – присутствовала Любовь Михайловна Эренбург; «Илья Григорьевич был в это время за границей» ( В. Каверин . Эпилог. С. 398).

А. Вознесенский. Собр. соч. Т. 7. С. 374–375. Несколько иная версия воспоминаний – в эссе «Улисс улиц», вошедшем в книгу: А. Вознесенский . На виртуальном ветру.

Впрочем, спустя годы Пашнев вспомнил лишь то, «как на длинной дороге от дачи до места погребения на холме между кривыми соснами подбегали к процессии некоторые молодые поэты, подставляли свои руки не для того, чтобы нести (для этого у гроба уже не оставалось места), а чтобы через головы несущих прикоснуться к доскам гроба, попасть в историю, на фотографию иностранных корреспондентов. Неприятна была истерика на могиле Пастернака. Какие-то кликуши выкрикивали стихи поэта, а их снимали на кинопленку, фотографировали, тянули микрофоны, чтобы записать диссидентскую истерику. Из похорон великого поэта, не признанного властью, устроили демонстрацию. Это была не скорбь, а пропаганда диссидентского движения» (Цит. по: В. Огрызко // Литературная Россия, № 52, 26 декабря 2008 года).