Сергей Чупринин - Оттепель. События. Март 1953–август 1968 года

«<���…> поэтический вечер снимался пять дней по восемь часов – поэты выступали не по сценарию» ( В. Кулаков . «Выпустили свет на свежий воздух». Поэзия оттепели // Оттепель. С. 147).

«Смотреть мне сейчас на эти кадры чуть смешновато, – вспоминает Роберт Рождественский. – Уж больно мы там стараемся. Поэтому выглядим этакими «трибунными петушками», самодеятельными актерами, которые (чего уж скрывать!) почему-то шибко нравятся самим себе!» ( Р. Рождественский . Удостоверение личности. С. 170).

По рассказу Булата Окуджавы, «был набитый битком зал. И пришла записка на сцену среди прочих записок: как вы можете выпускать на сцену этого пошляка Окуджаву? А тогда пресса со мной боролась. Я сижу, удрученный немного, держу в руках эту записку. Женька Евтушенко спрашивает: „Что случилось?“ Я говорю: „Вот“. Он прочитал, потом встал, вышел к микрофону и сказал: „Вот пришла такая записка“. И прочитал. В зале стали топать ногами. Он говорит: „Я понимаю ваше возмущение, но должен вам сказать, что я только что приехал сюда после встречи с космонавтами“. Зал замер, потому что космонавты тогда были божеством. И он говорит: „И когда я спросил, кто их любимый поэт, они сказали: Окуджава“. Зал захлопал. Я в полуобморочном состоянии… А когда мы уходили, я спросил: „Женя, ты правда был у космонавтов?“ – „Да ничего этого не было“. Выручил» ( Р. Рождественский . Удостоверение личности. С. 184).

По сообщению Степана Богданова в Фейсбуке, первоначально «ММ <���Хуциев> начал съемки эпизода в Большом актовом зале МЭИ. Снимали дня три, не меньше. Снимала Маргарита Пилихина с ассистентами. Материал этот вряд ли сохранился, во всяком случае, ММ ничего мне про это сказать не мог. А уже летом 62‐го всё переснимали по новой в Политехническом…» Таким образом, сцена на фоне плаката «Коммунизм – это молодость мира и его возводить молодым» снималась в Большом актовом зале МЭИ, а вторая, где аудитория лесенкой, – в Политехническом музее.

«У нас, – говорил Л. Копелев, – его принимали необычайно почетно. Когда он заболел в Пицунде, Хрущев навещал его в номере гостиницы, сидел у постели, развлекал анекдотами ( Р. Орлова, Л. Копелев . Мы жили в Москве. С. 277).

На самом деле среди встречавших Фроста были также Алексей Сурков, Михаил Зенкевич и переводчик Иван Кашкин.

Любопытно, что при передаче рукописи Хрущеву «В. С. Лебедев решительно отсоветовал изготовлять набор и тискать «для удобства чтения» – перепуг Черноуцана отразился и на нем» ( А. Твардовский . Новомирский дневник. 1961–1966. С. 98).

Как записал в дневнике А. Твардовский, «на всякий случай я заказал не 20, а 25, хотя знаю, что Поликарпов может устроить мне по этому поводу сцену. Заготовил ему пример, как крымское рыб<���ное> управление издало приказ о том, чтобы рыбаки не ели рыбы, не варили ухи во время лова, и что из этого вышло» ( А. Твардовский . Новомирский дневник. 1961–1966. С. 117).

Речь идет о повести «Все течет…».

Выражая благодарность Александру Дымшицу, работавшему тогда заместителем главного редактора журнала «Октябрь», за эту публикацию, Виктор Соснора еще 11 августа написал: «…в Ленинграде интеллектуальная часть интеллигенции, а также подонки, славящие меня поначалу <���…> смотрят на меня с подозрением – прослышали, что буду напечатан в «Октябре», который для их анархических воз-воз-воз-вышенных душ нелицеприятен. И не только косятся, но начинают потихоньку распускать сплетни всех видов и жанров. Впрочем, все это (простите!) дерьмо не стоит даже упоминания, но я теперь окончательно понял (и раньше не очень обольщался) – мое место среди людей, стучащих молотком по зубилу. Их мир – это мой мир» (цит. по: В. Огрызко . Охранители и либералы. С. 213–214).

«Самое интересное, – вспоминает Игорь Волгин, – что я тогда совершенно не понимал разницы между „Октябрем“ и „Новым миром“. Принес подборку и в „Новый мир“, и в „Октябрь“. Приняли и там, и там. Но „Октябрь“ набрал месяца на три раньше – стихи в „Новом мире“, естественно, полетели. Только через несколько лет <1967, № 12> Твардовский напечатал мою подборку» ( И. Волгин . С. 623).

«Это, – говорит Солженицын, – была не знаю первая ли, но последняя их неторопливая беседа голова к голове. <���…>

В то свидание с Твардовским Хрущёв был мягок, задумчив, даже философичен. Можно этому поверить. Уже кинжальным клином сошлись против него враждебные звёзды. Уже наверно имел он телеграмму от Громыки, что накануне в Белом Доме тот спрошен был: „Скажите честно, господин Громыко, держите вы ракеты на Кубе?“ И, как всегда честно и уверенно, ответил Громыко: „Нет“. Не знал, конечно, Хрущёв, мирно разговаривая с Твардовским о художественной литературе, что уже готовятся в Вашингтоне щиты с увеличенными фотоснимками советских ракет на Кубе, что в понедельник они будут предъявлены делегатам американских государств и Кеннеди получит согласие на свой беспримерно-смелый шаг: досматривать советские суда. Всего только одно воскресенье отделяло Хрущёва от его недели позора, страха и сдачи. И как раз в эту последнюю субботу довелось ему дать визу на „Ивана Денисовича“» ( А. Солженицын . С. 41–42).

«День перед Карибским кризисом, – говорит Евгений Евтушенко, – был, пожалуй, последним днем, когда „Наследники Сталина“ могли быть напечатаны при Хрущеве» ( Е. Евтушенко . Волчий паспорт. С. 297).

Беседуя 20 октября с Твардовским, Хрущев высказался и об этом стихотворении:

«– Вот мне прислал письмо и свои запрещенные к печати стихи этот, как его? – Евтушенко? – Евтушенко. Я прочел: ничего там нет против советской власти или против партии. Ну что такого, если он говорит об Энвере Ходжа…

…Энвер Ходжа не понимает, но я-то понимаю, почему он не понимает. Он пересажал всех вокруг себя – ему трудно понять, что сталинские времена миновали» ( А. Твардовский . Новомирский дневник. 1961–1966. С. 125).

В 1967 году, то есть спустя пять лет после первой публикации.

Имеется в виду, разумеется, Гелий Коржев.

«Сегодня прочел Солженицына в „Новом мире“, – осенью 1962 года из Перми пишет Виктор Астафьев Александру Макарову. – Потрясен. Радуюсь. За литературу нашу радуюсь, за народ наш талантливый и терпеливый» ( В. Астафьев, А. Макаров . С. 32).

М. М. Зощенко.

Ср., впрочем, еще две записи.

От 5 декабря: «Насчет того, будто ждановщина отменена – это еще бабушка надвое сказала. То есть не бабушка, а Хрущев. А может быть, он этого вовсе и не говорил, а Твардовский просто принял желаемое за действительное?» (Там же. С. 559).