Сергей Чупринин - Оттепель. События. Март 1953–август 1968 года

Только благодаря смелости Кирилла Кондрашина Тринадцатая симфония увидела свет. Солисты отказывались один за другим – он находил новых. Премьеру пытались сорвать до последнего дня, певцу внезапно назначили спектакль в Большом на день концерта, Кондрашин заменил его дублером» (Нота. С. 211–212).

Вот как этот вечер вспоминает Е. Евтушенко: «И вдруг он <���…> ступил на самый край сцены и кому-то зааплодировал сам, а вот кому – я не мог сначала понять. Люди в первых рядах обернулись, тоже аплодируя. Обернулся и я, ища глазами того, кому эти аплодисменты могли быть адресованы. Но меня кто-то тронул за плечо – это был директор Консерватории Марк Борисович Векслер, сияющий и одновременно сердитый: „Ну что же вы не идете на сцену?! Это же вас вызывают…“. Хотите – верьте, хотите – нет, но, слушая симфонию, я почти забыл, что слова были мои – настолько меня захватила мощь оркестра и хора, да и действительно, главное в этой симфонии – конечно, музыка.

А когда я оказался на сцене рядом с гением и Шостакович взял мою руку в свою – сухую, горячую – я все еще не мог осознать, что это реальность…».

«Сила симфонии была такова, – говорит Р. Баршай, – что через год ее все-таки запретили, негласно, просто перестали исполнять. Но потом снова пришлось допустить: весь мир о ней знал, просто так замолчать не получалось» ( Р. Баршай . С. 213).

А. Есенин-Вольпин . Весенний лист. Нью-Йорк: Изд-во Фредерик А. Прегер, 1961. В сборник вошли стихи, переводы из Бодлера и «Свободный философский трактат», вышучивающий, в частности, расхожие постулаты марксизма и заканчивающийся фразой: «В России нет свободы печати – но кто скажет, что в ней нет и свободы мысли?» (с. 170).

Выступление полностью опубликовано в книге Ильи Глазунова «Россия распятая». Т. 2. С. 667–677.

Как записывает в дневник В. Лакшин, «в перерыве, в курилке, ко мне подошел В. Чивилихин. <���…> „Что творится…“ – сказал я. Он горячо поддержал меня: „Да, что творится…“. „Надо выступать“, – сказал я. „Да, пожалуй, надо выступать“, – ответил он. И мы разошлись по местам.

В конце заседания, когда Ильичев объявил, что заканчивает прения, Чивилихин выскочил с поднятой рукой, требуя слова. „Дать, дать!“ – закричал я. „Только 5 минут“, – вынужден был согласиться перед гудящим залом Ильичев.

И Чивилихин понес: „Наши духовные отцы – Кочетов, Грибачев, Софронов, им стреляют в спину…“ <���…>

Я рот раскрыл от изумления: почему-то я полагал, что он думает так же, как я. И как мило мы поговорили в курилке: „Надо выступать… Надо выступать…“

Моему благодушию был дан урок» ( В. Лакшин . «Новый мир» во времена Хрущева. С. 95–96).

Требующиеся в наборе приемных документов автобиография Солженицына и собственноручно заполненный им «Личный листок по учету кадров», датированные 18 декабря, находятся сейчас в РГАЛИ и уже опубликованы (Литературная Россия, № 14, 10.04.2018).

Позднее потребность в московской квартире все-таки возникла, и в конце 1965 года Константин Паустовский, Дмитрий Шостакович, Корней Чуковский, Петр Капица и Сергей Смирнов обратились к секретарю ЦК КПСС П. Н. Демичеву с письмом, где о Солженицыне, в частности, сказано: «После реабилитации он поселился в Рязани и живет с семьей в 4 человека в очень плохой квартире в ветхом здании барачного типа. <���…>

Условия здоровья и литературной работы А. И. Солженицына диктуют неотложную необходимость его переезда в Москву. <���…>

Мы считаем необходимым и совершенно справедливым предоставить ему в Москве квартиру и тем положить конец его житейским невзгодам, не дающим ему возможности всецело отдаться литературной работе» (Литературная Россия, № 14, 10.04.2018).

Это просьба была оставлена без удовлетворения.

Как вспоминает М. Захаров, «трудно сейчас судить, насколько хорош был тот спектакль, поставленный в 1962 году, но он запомнился московским зрителям. На одну из многочисленных генеральных репетиций потянулись авторитетные деятели театра, среди них Олег Ефремов, Валентин Плучек, Назым Хикмет, Афанасий Салынский. Они создали определенное давление, и спектакль был принят строгой цензурной комиссией. Он просуществовал несколько месяцев до знаменитой выставки „абстракционистов“ в московском Манеже и, разумеется, после провозглашения Хрущевым термина „пидарасы“ был немедленно запрещен».

«Несмотря на вопиющие пропуски и ошибки, – 21 декабря писал Юлиан Оксман Глебу Струве, – это в наших условиях очень передовое издание. Недаром оно встречено в штыки всей черной сотней – протесты в ЦК написали Бабаевский, Софронов, Лесючевский, Кочетов, Дымшиц, редакция «Литер<���атуры> и жизни», Акад. Общественных наук, Самарин, несколько педагогич. институтов и т. д. Особенно негодуют за «прославление» Бабеля, Артема Веселого, Ахматовой, М. Волошина, за включение в энциклопедию «молодых» – Аксенова, Вознесенского, за глумление над Бабаевским и Волковым, за недооценку Ажаева, Вирты и других бездарных сталинистов. Второй том делается в очень нервной обстановке – Ильичев может разогнать редакцию» (цит. по: В. Огрызко . Держусь на одной идеологии. С. 591).

Редактором книги был Павел Антокольский, чье отношение к Ахмадулиной вполне передают строки посвященного ей стихотворения 1974 года: «Здравствуй, Чудо по имени Белла / Ахмадулина, птенчик орла!» ( П. Антокольский . Стихотворения и поэмы. С. 336).

См., однако, и отклик Анны Ахматовой на эту книгу: «Полное разочарование. Полный провал. Стихи пахнут хорошим кафе – было бы гораздо лучше, если бы они пахли пивнухой. Стихи плохие, нигде ни единого взлета, ни во что не веришь, все выдумки. И мало того, стихи противные» ( Л. Чуковская . Записки об Анне Ахматовой. Т. 2. С. 496).

В справке, помещенной в книге, впервые упоминается о существовании романа «Мастер и Маргарита», где «невероятные события происходят в каждой главе».

Рассказывая о своих отношениях с Лилей Брик, Андрей Вознесенский напомнил: «После выхода «Треугольной груши» она позвонила мне. Я стал бывать в ее салоне. Искусство салона забыто ныне, его заменили «парти» и «тусовки». На карий ее свет собирались Слуцкий, Глазков, Соснора, Плисецкая, Щедрин, Зархи, Плучеки, Клод Фриу с золотым венчиком. Прилетал Арагон. У нее был уникальный талант вкуса, она была камертоном нескольких поколений поэтов. Ты шел в ее салон не галстук показывать, а читать свое новое, волнуясь – примет или не примет» ( А. Вознесенский . Собр. соч. в 5 т. Т. 5. С. 106).