Сергей Чупринин - Оттепель. События. Март 1953–август 1968 года

В том же дневнике (21 апреля) Яшин цитирует обращенное к нему письмо Федора Абрамова: «Какое же отношение я имею к Бродскому. Почему мое имя связывают с этим подонком? Где, какую „позицию“ я высказывал? Все это гнуснейшая дичь. Нет, мой друг, к этому делу меня примазывать нечего. Абрамов – рядовой член СП, к тому же опальный, и решать ему судьбы других не положено <���…> В глаза я его не видел, стихов не читал. А то, что меня это дело не волнует, так что тут особенного? Разве первого тунеядца высылают из Ленинграда? Почему же Ваши Маршаки и Чуковские за других-то не вступились, раз уж они такие принципиальные? А где они были, когда громили Яшина с Абрамовым? Почему у них тогда-то не возмутилась гражданская совесть? Нет, Гранин (Данила), видимо, прав: нехорошим душком попахивает от их заступничества. Одним словом, плевать мне на московских „принципиалов“. Сволочи! Нашли вой из‐за кого подымать. Небось их Ваньки да Маньки не волнуют. Ладно, хватит об этом» (За Андангой райские земли: Дневниковые записи писателя А. Я. Яшина).

Имеются в виду Н. Грудинина, Е. Эткинд, В. Адмони.

«Происшедшее объединило – правда, ненадолго – самых разных людей в нашем поколении», – говорит Яков Гордин, приводя в своей книге текст «письма 49-ти», где выражены и надежда на то, что «справедливость по отношению к И. Бродскому будет восстановлена в законном порядке», и требование изгнать Е. Воеводина из состава Комиссии по работе с молодыми литераторами:

«Мы, молодые литераторы Ленинграда, не можем, не желаем и не будем поддерживать никаких отношений с этим морально нечистоплотным человеком, порочащим организацию ленинградских писателей, дискредитирующим в глазах литературной молодежи деятельность Союза писателей».

Письмо подписали Я. Гордин, А. Александров, И. Ефимов, М. Рачко, Б. Иванов, В. Марамзин, Б. Ручкан, В. Губин, А. Шевелев, В. Халупович, Я. Длуголенский, Е. Калмановский, М. Данини, Г. Шеф, В. Соловьев, С. Вольф, А. Кушнер, М. Гордин, А. Битов, И. Петкевич, В. Бакинский, В. Воскобойников, Т. Галушко, Г. Глозман, О. Тарутин, Э. Зеленин, Г. Горбовский, Г. Плисецкий, Е. Кумпан, Л. Глебова, Л. Агеев, Е. Кучинский, Н. Королева, А. Городницкий, М. Земская, Е. Рейн, В. Щербаков, Р. Грачев, А. Зырин, Т. Калецкая, А. Леонов, Л. Штакельберг, Д. Бобышев, Н. Столинская, А. Вилин, А. Ставиская, И. Комарова.

«Быть может, самое интересное в этом письме – подписи, – комментирует Я. Гордин. – Потом эти люди разошлись – и как! Эмигранты, члены правления СП, черносотенцы, даже один убийца, хладнокровно зарезавший человека за то, что он еврей…

Собственно, этим письмом было начато движение „подписантов“ – людей, подписывавших коллективные петиции в защиту жертв незаконных процессов <���…>» ( Я. Гордин . Рыцарь и смерть. С. 93–95).

Зинаида Круглова, секретарь Ленинградского горкома КПСС.

«Его воспоминания, – написал Варлам Шаламов Александру Солженицыну, – самое правдивое, самое честное о Колыме, что я читал» ( В. Шаламов . Собр. соч. Т. 6. С. 207). Эта же оценка повторена и в его письме Борису Лесняку от 26 апреля: «Это – первая вещь о Колыме, в которой есть дыхание лагеря (и истина), хотя в уменьшенном «масштабе».

Впрочем, – как утверждает Владимир Огнев, ссылаясь на Якова Козловского, присутствовавшего при встрече, – этот рассказ «неточен. В защиту Бродского Твардовский как раз отказался выступить. <���…> Порядочно выпив, они <���Твардовский и Прокофьев> сцепились на почве отношения к советской власти, раскулачивания в частности. Тема больная для А. Т.

„Мой отец погиб за эту власть!“ А. Т. в ответ: „А мой – от этой власти!“ Бродского привязали потом к этой ссоре, так как у всех на слуху было тогда дело „тунеядца“, а роль Прокофьева была в этом деле вполне паскудной.

Придумывать бóльшую прогрессивность Твардовскому незачем. Она была и без случая Бродского» ( В. Огнев . Амнистия таланту. С. 156–157).

Как вспоминает С. Павлов, ему «показалась нелепой сама мысль присудить премию имени Ленина за книгу, в которой рассказывалось о подробностях лагерного быта». Причем, – уверяет Павлов, – «Хрущев все это понял, принял и, по-моему, не обиделся, по крайней мере никаких изменений в его отношении ко мне не почувствовал». «Однако вряд ли с этим замечанием можно согласиться, – комментирует историк Ю. Емельянов. – Скорее всего, Хрущев решил скрыть свои подлинные чувства. Хрущев прекрасно понимал, что Павлов не решился бы на такое выступление, если бы не ощущал поддержки со стороны более влиятельных лиц, а потому он и не стал срывать свое раздражение на Павлове. На самом деле Хрущев прекрасно понял, что отказ Комитета присудить Солженицыну Ленинскую премию – это было небольшое, но реальное поражение Хрущева» ( Ю. Емельянов . Смутьян в Кремле).

В. Е. Баскаков, первый заместитель председателя Госкино СССР.

«Братская ГЭС».

Вместе с самим Твардовским.

Ср. приведенный Твардовским в дневнике от 15 апреля рассказ В. С. Лебедева о его разговоре с Хрущевым: «Из всего явствует, что Н. С. действительно не хотел, чтобы Солженицыну была присуждена премия, считая, что это кем-нибудь (многими) будет понято как следствие его «прямых указаний», поскольку широко известно его участие и благословение на выход в свет этой вещи и последующие высказывания (при наличии в «кругах» иного отношения к ней). Этому можно верить, и это, как я и сказал, делает честь ему, его скромности и осторожности, но может свидетельствовать и об опасливости, нежелании раздражать кого-то» ( А. Твардовский . Новомирский дневник. 1961–1966. С. 259).

В. Высоцкий будет принят во вспомогательный состав Театра на Таганке только 9 сентября 1964 года, а роль в «Добром человеке из Сезуана» получит и того позже.

Разрядка авторов высказывания.

«За него, – сказала А. Ахматова, – хлопочут так, как не хлопотали ни за одного человека изо всех восемнадцати миллионов репрессированных! И Фрида, и я, и вы, и Твардовский, и Шостакович, и Корней Иванович, и Самуил Яковлевич. И Копелевы. Это на моих глазах, а сколькие еще, именитые и неименитые, в Ленинграде!» ( Л. Чуковская . Записки об Анне Ахматовой. Т. 3. С. 207).

Весь ход обсуждения подробно изложен в книге А. Солженицына «Бодался теленок с дубом» (с. 104–109).

«Когда я пришел, – вспоминает Валерий Ганичев, работавший тогда заместителем главного редактора журнала „Молодая гвардия“, – в Манеж уже было не пробиться. Стояла конная милиция, десятка два иностранных корреспондентов и сотни три разъяренных зрителей. „Выставка закрыта. Расходитесь!“. Пользуюсь своим журналистским удостоверением, проникаю в Манеж. „В чем дело, Илья?“ – „Не разрешают! Не соответствует принципам“. „И не позволим! Не позволим осквернять социалистическое искусство!“ – перебивает его какая-то руководящая дама, соответствующего типа. Ну, на каждую даму есть другая дама. Тихо подхожу к телефону, дозваниваюсь до первого секретаря ЦК комсомола Павлова, говорю, что собрались сотни людей, иностранцы (это, знаю, действует магически). Павлов говорит: „Стой у телефона. Звоню Фурцевой!“ Через три минуты: „Все, выехал ее зам Кузнецов. Выставку откроют“. Еще через пять минут (Ну и темп!) появляется запыхавшийся Кузнецов, зло посмотрел на даму, бросил в пространство: „Третью и пятую картину убрать. Выставку открыть!“ Толпа ввалилась в салон. Илья тихо пожал руку: „Спасибо. Так вот всегда с моими картинами“» ( И. Глазунов . Россия распятая).