Сергей Чупринин - Оттепель. События. Март 1953–август 1968 года

«Первому это свое письмо я дал почитать Василию Аксенову.

Письмо пошло гулять по Москве самиздатом, впоследствии к нему приплюсовалась стенограмма речи высокопоставленного лица, которое заявило, что если подобное повторится, „Вознесенского сотрем в порошок“. Один за западных корреспондентов вывез письмо. Письмо перепечатали на первых полосах „Монд“, „Нью-Йорк таймс“ и другие газеты» ( А. Вознесенский . Собр. соч. Т. 5. С. 321).

На самом деле через неделю, т. е. 7 июля (см. ниже комментарий В. Эггелинга).

По оценке Корнея Чуковского, «замечательный рассказ» ( К. Чуковский . Дневник. С. 394).

Из поэмы «По праву памяти».

Имеется в виду спектакль, в декабре 1967 года поставленный Анатолием Эфросом на сцене Московского драматического театра.

«В „Новом Мире“ № 9 стихи Алигер. О том, что счет “оплачен и оплакан“, – 3 октября откликнулась на эту публикацию Лидия Чуковская. – Руки чешутся написать ей – или в „Новый Мир“ – письмо… Оплачен! А Лесючевский до сих пор заведует издательством, а Эльсберг не исключен из Союза… А Нюренбергского процесса не было… Оплачен! Оплакан? Да, океаном слез… Но где же могилы мучеников? Памятники? Розы? Поминальные дни?» ( Л. Чуковская . Дневник – большое подспорье… С. 207).

Письмо к М. Алигер, начатое в эти дни, превратилось в статью Л. Чуковской «Не казнь, но мысль. Но слово».

«Звонки без конца о статье Некрасова, – 1 октября записала в дневник Е. С. Булгакова. – Все в восторге, кроме Ермолинского, который говорил покровительственно, снисходительно… Виталий <���В. Виленкин> тоже начал с недостатков. Паша Марков зато в восхищении непритворном: Я за последнее время не читал такой прелести! И другие тоже: и Слава и Нина <���С. Рихтер и Н. Дорлиак> и Федор <���Ф. Михальский> и все мои друзья и подруги, все звонят: вы читали?!»

Эренбург Ирина Ильинична (1911–1997), дочь Эренбурга, переводчица.

«Более шести часов», – в «совершенно секретной» информации об этом заседании поправляет Солженицына заведующий Отделом культуры ЦК КПСС В. Шауро (Кремлевский самосуд. С. 59).

Стенографическая запись этого заседания, которую вел А. Солженицын, включена в его книгу «Бодался теленок с дубом» (с. 630–645).

«Не мы его, а он нас судил на Правлении», – заметил Алексей Сурков в разговоре с литературоведом Борисом Егоровым ( Б. Егоров . С. 204).

Из письма Константина Федина автору от 25 сентября 1967: «<���…> сейчас, получив верстку 9‐го номера „Нового мира“, прочитал два Ваших рассказа и после первого сразу схватил перо, чтобы написать Вам – о чем? – только о том, как растроган, взволнован отличной Вашей прозой художника!» (цит. по: А. Варламов . С. 230).

«Мое награждение орденом „Знак Почета“, – вспоминает Олег Табаков, – вызвало неадекватную реакцию в „Современнике“: кто-то отнесся к этому иронически, кто-то саркастически, кому-то это просто не давало жить спокойно долгое время. Это был первый орден в истории театра – до того получали только медали. Весь ужас заключался в том, что театр меня к этой награде не представлял. Что породило довольно большую растерянность и гнев у руководства, поскольку всем известно, как составляются списки награждаемых, как заполняются анкеты, как они утверждаются профсоюзной и партийной организациями, дирекцией, потом все это отправляется в райком, из райкома – в горком профсоюза, а потом в горком партии, в ЦК профсоюза, в отдел культуры ЦК… И вся эта длинная цепь инстанций была заменена одним только росчерком пера. Теперь-то я знаю, что мою фамилию просто внесла в список Алла Михайлова, сотрудница отдела культуры ЦК. Помню гневную растерянность Ефремова, когда я отпрашивался у него для получения этого ордена с репетиции… ( О. Табаков . С. 247).

Имеются в виду сестра поэта Л. В. Маяковская, а также А. Колосков и В. Воронцов, который действительно работал помощником М. А. Суслова.

Став открытым, это письмо будет распространяться под названием «Не казнь, но мысль. Но слово».

Разрядка А. И. Солженицына.

Как доложил в ЦК КПСС начальник Главлита П. К. Романов, «в этом произведении автор не согласен с восприятием жизни, потребительским отношением к ней злобного мещанина и равнодушного обывателя, но он не согласен также и с официальной оценкой некоторых общественно-политических явлений. Так, по его мнению, у нас проявляется боязнь жизненно важных, острых вопросов, волнующих людей, постановка этих вопросов в наше время расценивается как „крамола“. В поэме утверждается, что общественное мнение в нашей стране дезориентируется „сусальными картинами“ жизни, неправдивыми оценками событий и фактов, а отдельные личности, как и в годы культа, незаслуженно возвеличиваются. Автор считает, что до сих пор „убийцы маскируются нелепо под чудаков и полководцев бравых“, а „после смерти рядовые бабники становятся „большими жизнелюбами“. В поэме делается вывод, что „еще долго будет правый неправ“» (Вопросы литературы. 1998. № 5).

«Вещь ладная, отлично построенная, добротная, – 20 ноября написал Каверину Корней Чуковский. – Видна рука опытного, даровитого мастера, сильной и уверенной рукой ведущего читателя от события к событию, от боли к боли, от гнева к гневу. Я прочитал книгу залпом, не отрываясь. Иначе ее невозможно читать. Я уже не говорю о содержании книги. Без публицистических фраз Вы показываете на живых и необыкновенно убедительных примерах, какова была та атмосфера, в которой рождались Лепешинские, Лысенко, Презенты и другие шарлатаны науки. В литературоведении – круглые невежды и наглецы Баскаковы, Еголины и тому подобная сволочь, в философии Александров, Иовчук – и другие. Ваша книга говорит о них всех – она толкает к обобщениям, к расширенным толкованиям» ( К. Чуковский . Т. 15. С. 619).

«Издание этой книги (первой за сорок лет и теоретической работы редкостного значения и интереса) – событие в истории русской культуры», – написал Варлам Шаламов Георгию Демидову ( В. Шаламов . Собр. соч. Т. 6. С. 404).

Сдано в набор 1 июля 1965 года, подписано к печати 21 января 1966 года.

Сборник был составлен в 1962 году, а в производство сдан в 1966 году.

Рецензией в парижской «Русской мысли» на этот сборник откликнулся Георгий Адамович: «Стихи умные, суховатые. Судя по их общему складу, Шаламов склонен не столько забыть или простить былое, сколько готов махнуть на него рукой… Его учитель и, по-видимому, любимый поэт – Баратынский, от которого он перенял стремление по мере возможности сочетать чувство с мыслью… Сборник стихов Шаламова – духовно своеобразных и по-своему значительных, не похожих на большинство теперешних стихов, в особенности стихов советских, – стоило и следовало бы разобрать с чисто литературной точки зрения, не касаясь биографии автора. Стихи вполне заслуживали бы такого разбора, и, вероятно, для самого Шаламова подобное отношение к его творчеству было бы единственно приемлемо. Но досадно это автору или безразлично, нам здесь трудно отделаться от „колымского“ подхода к его поэзии. Невольно задаешь себе вопрос: может быть, хотя бы в главнейшем, сухость и суровость этих стихов есть неизбежное последствие лагерного одиночества, одиноких ночных раздумий о той „дороге и судьбе“, которая порой выпадает на долю человека? Может быть, в результате именно этих раздумий бесследно развеялись в сознании Шаламова иллюзии, столь часто оказывающиеся сущностью и стержнем лирики, может быть, при иной участи Шаламов был бы и поэтом иным? Но догадки остаются догадками, и достоверного ответа на них у нас нет».