Василий Титов - Соловьи

Словом, когда к концу мая почти отсеялись, и у всех поопростались и время, и руки, и головы от забот, и стало у всех на душе веселее, стало на душе веселее и у Павла Матвеича, и он решил действовать энергичнее. В эти дни он посещал Елену Сергеевну на дню не по одному разу. Дома она, не дома — он все равно заходил. То он принесет и поставит на кухонке у нее пучки зеленого лука, который невесть где достанет, то баночку меда первого весеннего сбора от кого-то принесет, то явится с полной фуражкой лугового щавеля. Забежит на минутку, поговорит с минутку и уйдет, сказав, что торопится.

Раз он, выбравшись из машины, внес к ней в дом целую охапку цветов горицвета, того самого солнечного цветка, от которого и у стариков глаза молодеют. Елены Сергеевны не было дома, она была в больничной палате. Павел Матвеич достал с полки синий эмалированный кувшин, налил в него воды и поставил было уже склонившие головки золотые цветы в воду и уехал.

Когда пришла на кухонку Елена Сергеевна, она так была тронута подарком, что растрогалась до слезы, уткнула свое лицо в золотой букет и так простояла минут пять, упиваясь и тайной надеждой на перемену в своей жизни, и свежестью золотых цветов.

Так поступал в эти дни Павел Матвеич, так готовил и себя и Елену Сергеевну к тому, чтобы все объяснить ей в эти дни, что было у него с Эльвирой, и затем сказать ей о том, что он ее любит. Вечерами дома он даже садился за стол, клал на него чистый лист бумаги и пытался набрасывать что-то вроде исповеди о своей «катастрофе». Конечно, не по листу исписанной бумаги хотел он исповедоваться перед Еленой Сергеевной, нет! Этого и в голове у Павла Матвеича не было. Он хотел просто так все «сформулировать», о чем он ей скажет, на листе бумаги, чтобы в тот час у него ни слова лишнего не вырвалось и все было бы так, чтобы никакого подозрения в неискренности и в неправдивости у нее не было.

Но только он начинал набрасывать эту свою исповедь, как бросал свою авторучку, рвал бумагу, совал в печь и ложился на кровать в мучительном и долгом раздумье. Правдивые мысли — «все, как было!» — на бумагу не шли, лживые, такие, где Елена Сергеевна им обманывалась, на бумагу сами не ложились, их приходилось «всовывать» на нее, и от этого Павлу Матвеичу казалось — бумага сопротивляется. «Неужели не всегда и бумага все терпит? — размышлял с усмешкой он. — Неужели зачастую и чистый лист бумаги требует чистых чувств и чистых мыслей?» Выходило, что так. И Павел Матвеич бросил это занятие. Он сказал себе: «Что выйдет экспромтом, то и скажу ей. Но скажу так, как задумал».

В старом Белынском районе, хоть он и не весь сохранился в старых уездных границах, а был когда-то неуклюже обкромсан, растащен на три района, потом опять соединен, а теперь был еще и с новым придатком от упраздненного Кевдинского района, хорошо сохранился и свято поддерживался обычай устраивать местные ярмарки по числу каких-то недель, которые отсчитывались как-то от первой недели после пасхальных дней. Тут была и пятая ярмарка, и седьмая, и одиннадцатая, и Павел Матвеич вначале, не зная сути дела, удивлялся: «Зачем столько ярмарок?»

Разумеется, ярмарок такого числа в районе никогда не устраивалось. Ошибка Павла Матвеича была в том, что он не знал правил устрояемости всех — не одиннадцати, конечно, — ярмарок по старым белынским правилам, и был удивлен, когда узнал, что пятая ярмарка не значит, что уже четыре где-то по району прошли. Пятая ярмарка означала, что ее открывали на пятую неделю после старинной пасхи, седьмая — на седьмую неделю после того же праздника, одиннадцатая — на одиннадцатую неделю все после того же старинного торжества.

Одна из них называлась — Мордовская, другая — Русская, третья — Большая городская, четвертая — у дубков. Были и еще какие-то ярмарки, о которых Павел Матвеич или ничего не знал, или знал то, что они похожи более всего на ежевоскресные базары. На них съезжается больше народа, чем в обычные базарные дни, на них появляются местные бочары и горшечники со своими товарами. Ну а уж коли на базаре бочары да горшечники, так это уже совсем ярмарка.

Особо большими и веселыми ярмарками были две — одна Поримская, или Мордовская, на которую собирались жители особенно из Сентяпина, Романовки, Пичевки, Медвешкина и даже «из-за границы», то есть из соседней Тамбовской области, рубеж которой от Белыни проходит недалеко; другая — Большая городская, которая собирается в Белыни.

Неистребимое, живое, народное это действие — сельские ярмарки! Веками создавались они, веками привыкал к ним народ, видевший в них какую-то отраду. Местами этот обычай «городить ярмарку» совсем забыт или просто развален, местами живет и по сей день. Там, где этот обычай сохранился и поддерживается, к нему готовятся, его ждут. И сколько радости, сколько впечатлений на целый год после них! Ярмарка — особый и ни с чем не сравнимый праздник, особенно для детей и женщин.

В Белыни ярмарочные дни больше всего хлопот приносили Петру Маркелычу Андрееву, «местному министру торговли», как его в шутку называли в Белыни, и «местному министру финансов» Петру Спиридонычу Потолкуеву. Приносили они забот им много не потому, что уж слишком хлопотно было это дело — организация ярмарок. Кстати, Петр-то Спиридоныч к организации ярмарок никакого отношения не имел. Все это дело было прямой обязанностью Петра Маркелыча Андреева. У него и опыт по этой части торговли был большой. Дело в том, что оба эти Петра держали в своих руках, как один райский Петр, ключ от финансовых дел в районе.

В эти весенние дни как-то так все подбиралось в районе, как-то так исчерпывались на многое все лимиты, что невольно в районном банке начинал ощущаться денежный голод. Тогда начинались разговоры о снижении дохода с оборота, о «форсировании» продажи тех товаров, которые не шли ходко, о нехватке папирос, водки, вина и других ходовых товаров, из-за недостатка в которых и начинался падеж баланса доходов с оборота. Весны в Белынском районе почему-то всегда случались «сухие», даже для ярмарочных дней не хватало или совсем не было «увеселительных напитков», в эти дни оба Петра садились за один стол и думали думу, как поправить дела Петра Спиридоныча Потолкуева.

— Ты плохой торгаш, — говорил в эти дни Петру Маркелычу Петр Спиридоныч, — хоть и зовут тебя у нас министром торговли. Какой ты министр, когда успел уже разбазарить лимитные товары. Ты знаешь, что у нас и зарплата служащим строится от дохода с оборота. А какой он у тебя, доход, где он, доход?

— Ты подожди обзываться министром-то, тебя министром тоже зовут, — сердился Петр Маркелыч. — Ты на какие лимитные товары намекаешь? На водочку, что ли, на вино? Зимою молчал, когда у тебя денег собиралось в избытке, а теперь недоволен? Ты куда излишки-то девал, не мог быть с излишками?