Василий Титов - Соловьи

— Не знаешь ли ты совхоза хорошего, который нам к рукам можно было бы прибрать?

— А для чего? — спросил наивно Головачев.

— Как — для чего? Для снабжения. В нашей системе есть у нас два совхозика. Но дрянь хозяйства. Ими нужды снабжения никак не покроешь. А снабжать приходится нам и курсантов, и комсостав, и преподавателей, и семьи. Есть указание подыскать такой совхоз. Хорош ли будет «Рогачевский»?

— Да на что лучше уж «Подлучье», — отвечал Павел Матвеич. — Знаю его, в нем и сам поработал, когда на агронома заканчивал.

И дал тут Павел Матвеич такой аттестат хозяйству, что у Матвея Абросимыча Ильялова глаза разгорелись.

— А тебя мы к себе, пожалуй, перетянем, — сказал он торжествуя. — Агроном? Нам нужен в хозяйство агроном! Ну, что из того, что ты не военный. Будешь у нас вольнонаемным. Не ты один. Так что же, хлопочу за тебя? Подумай!

Было это полгода назад. Тогда разговор с Ильяловым и его обещание показались Павлу Матвеичу несбыточными. И вдруг раз — Баблоев вызывает!

Баблоев не сидел в кресле за своим столом, когда принимал Павла Матвеича, расхаживал по кабинету.

— Ну что, орел, — говорил он, — согласен на гражданку? Или у нас останешься? Тогда учиться придется. Или как?

Павел Матвеич даже вспотел, когда слушал Баблоева. Все же он сказал:

— Согласен.

И подумал: «Лучше воробей в руки, чем синица в небе».

— Ну вот и уладили, — ответил Баблоев и сел за стол что-то писать.

Головачев задумался.

А между тем в душе он ликовал, и неизведанность новой работы его не смущала, потому что сбывалось то, о чем он думал, чего ждал, то есть переселения в большой город. «Не обмануло меня чутье, не обмануло!» — ликовал он и уже соображал, что ему надо теперь делать.

Павел Матвеич прожил в облцентре еще неделю, покуда не убедился, что дело его выиграло полностью и оно у него пойдет. Ильялов сразу и квартиру ему определил.

А в это время Андрей Андреич сколько мог не слезал с провода, выясняя, не ошибка ли это какая вышла с передачей «Подлучья» другому ведомству? Последний звонок — а Андрей Андреич напролом пошел, потребовал, чтобы его с самим секретарем обкома Анатолием Васильевичем Протасовым соединили — удивил его так, что ноги у Андрея Андреича затряслись, пол ходуном под ним заходил. Анатолий Васильевич очень вежливо, с тонкостью душевной и необыкновенной сказал ему: «Ну что тебе дался совхоз? За тобой он и остается. И министерство все то же будет — совхозное».

Андрей Андреич только тяжело вздохнул.

А теми же днями, возвращаясь в Житухино на машине, предоставленной Ильяловым, Павел Матвеич продолжал ликовать. Правда, он врал себе, когда думал: «Черт его знает, как это все здорово получилось — «Подлучье» оказалось для меня вторым «Федькиным делом»! Но при чем я тут? Так сложилось!» Но врал, врал Павел Матвеич тут самому себе. Для Ильялова он и характеристику хозяйства составил, и послал ему ее почтой. Он для нее и у Звонцова, и у Двух Модестов и цифры, и другие всякие данные брал.

В течение полугода он так живо интересовался этим делом, что и при наезде, и по телефону не раз справлялся у Ильялова о результатах и все думал, «каким боком» оно ему «выгорит». «На худой конец, если только совхоз передадут этому ведомству, — думал он, — так уж и в этом у меня есть заслуга в ведомстве. Ну, а ежели случится то, о чем Ильялов говорил, так это же и есть новое «Федькино дело». Он даже знал уже, кому свои дела передавать будет: Маркарову Григорию Ильичу, «деятелю Понизья», — с улыбкой думал Павел Матвеич. — Охотник, лосятник и штык-часовой. Правда, райончик у него получится объемистый. Но справится, времена иные идут». Так думал он, возвращаясь домой и зная, что Маркаров у него будет завтра.

И вдруг ему вздумалось напоследок задержаться в Рогачеве. Почему? На то была причина! Тут в Рогачеве жила да была Анна Викентьевна Сорвилова, жена начальника райфинотдела Петра Петровича Сорвилова. Нельзя сказать, чтобы между ними никогда ничего не было. Оба здоровые, оба интересные, встречались они разно по рогачевскому «уделу» Павла Матвеича и в разное время. Исправляла Анна Викентьевна должность эпидемиолога при райздраве. Петр-то Петрович, муж ее, и грудью и сердцем слаб был, как последний прокурившийся бухгалтер из какой-нибудь колхозной конторы. На почве интересов «здоровья» и сошлись Павел Матвеич и Анна Викентьевна. Легкомысленно получалось, легкомысленно, но что делать было! Петру-то Петровичу в те годы положено было засиживаться за работой допоздна. Что он! В облфине до ночи сидели! А как же ему раньше кончать? Вдруг звонок из области и разные справки потребуются? И Петр Петрович всегда только запоздно дома. Чего тут лишнего говорить, тремя словами сказать можно: тут все ясно. Симпатии между Павлом Матвеичем и Анной Викентьевной были большие.

И на этот раз, возвращаясь из города, напоследок решил Павел Матвеич навестить «рогачевскую Аню», как он звал про себя Анну Викентьевну. И как тут случилось, что тем часом и Клавочка в Рогачеве была и видела, как перед домом хорошо знакомого ей Петра Петровича Сорвилова — ведь все же оба «фины»! — остановилась «победа» с областным номером, из нее вышел ее собственный муж, отпустил машину и в неурочный час — а было только за полдень — взошел на крыльцо сорвиловского дома и скрылся скоро за дверью!

Клавочка только минуту ждала, наблюдая из окна местного «Гастронома» сквозь просветы между розовыми, красными, рубиновыми, совсем лимонными или совсем зелеными бутылками и какими-то консервными банками за дверью дома Сорвилова, а потом не выдержала. «Будь что будет, — решила она и ходом подалась к дому Сорвилова. — Дура, идиотка буду, ежели не выведу его на чистую воду», — говорила в гневе она себе. И Клавочка взошла на крыльцо тихонечко, нажала щеколду под ручкой двери бесшумно, и дверь, совсем не запертая, сама отворилась. А потом у нее скоро все в глазах помутилось. Через большое окно, выходящее в светлые, типа терраски, сени, она увидела и шинель мужа в передней, висевшую на гвоздике, и его самого, промелькнувшего из передней во внутренние покои. И Клавочка чуть от бешенства не задохнулась. Она было ринулась к двери в дом, но вдруг остановилась как в землю вкопанная, постояла с минуту, потом тихонько, пригнувшись под окном, прошла сени, тихо дверь на улицу открыла, бесшумно закрыла ее на щеколду и удалилась. «Все, ясно все! — решила она. — Слухи проверены!» И, не отойдя двух домов от дома Сорвилова, она увидела житухинскую прокурорскую машину у «Гастронома», увидела выходившего из магазина Игошина с отдутыми карманами штанов и, узнав, что Игошин едет один в Житухино, доехала с ним до дома, вся в комок сжавшись.

Не успел под вечер Павел Матвеич появиться на пороге двух больших своих комнат, не успел в веселии и благодушии окликнуть свою Вареньку: «Ну как живешь-можешь, Кубышка?» — как тут же у порога и получил такую оплеуху, что первые мгновенья ему показалось, что она не от Клавочки ему досталась. Удар был так точен, так звонок, что у Павла Матвеича, как на колокольне, в голове зазвенело. Он только тогда понял, что удар этот принадлежит жене, когда после удара она перед ним прояснилась, зло произнеся: