Василий Титов - Соловьи

Что когда-то в этом хозяйстве было хорошо, так это луговые выпасы, на которых прежде пасли коней, выращиваемых для армии. Известно, что танк на войне победил коня, конь стал в армии почти не нужен. Его место в «Ополье» заняла свинья. Полей же в хозяйстве было так мало и так были они выпаханы, что урожаили исключительно плохо. Луга же с кислыми почвами, большая часть которых по указанию шефа Валентина Антоныча Горчакова была давно распахана, ни свеклы, ни картошки, ни турнепса столько, сколько нужно хозяйству, не давали. Потому в «Ополье» постоянным нерешенным вопросом и был вопрос о кормах и о бездеятельности директоров.

Закупленный по поставкам молодняк погибал часто во множестве не только от бескормицы, а и от болезней потому, что помещения, свинарники тож, переделанные из старых, уже обветшалых конюшен, были плохи и холодны. И много нужно было зоотехникам уверток, чтобы безболезненно для себя списать павших животных из баланса откармливаемых.

Ну, а третьим совхозом было уже знакомое нам «Подлучье».

И когда Павел Матвеич ворвался в город, и когда утвердился в должности, и когда он сам себе сказал: «Кум королю, сват министру», и решил, что он тут вполне самостоятелен, положил он себе за клятву блеснуть на работе, и так, чтобы там, в Москве, про него узнали, там заметили. «Под лежащее не течет и сказуемое», — сказал сам себе с ухмылкой Павел Матвеич, по привычке что-либо переиначивать в речи, и с энергией времен «Федькина дела» ринулся в дела подведомственных ему хозяйств!

Он на первое время даже о своих личных делах забыл. То, что произошло между ним и Клавочкой, он считал сущим пустяком, полагаясь на время, что оно-то все и исправит. Поведение Клавочки он объяснил просто ее ревнивостью. Занятый делами своих хозяйств, он все же написал ей раза два в Житухино, прося «облагоразумиться», «не раздувать дела», которое «все тобою выдумано», намекал — как только устроится с квартирой, то и приедет за ней, и заберет ее с Варенькой в город «кататься на троллейбусе». Клава хоть бы строчку ответа на эти письма. «Ладно, — решил Павел Матвеич, — перемелется, и муки не будет. Подумаешь, самостоятельная! Объездишься, смирной станешь».

Так решая свои личные дела, Павел Матвеич не знал еще, как обернутся для него они в скором времени. В эти дни у него еще не возникало чувства тревоги ни за судьбу дочери, ни за свое положение на работе в связи, как ему казалось, со временным разрывом с Клавочкой. Дело это до сих пор огласки не имело, и Павел Матвеич был спокоен, что с этой стороны он защищен надежно. Но если бы в это время Павел Матвеич представил бы возможным полный разрыв с Клавочкой, то с уверенностью можно было бы сказать, что в первую очередь не о ней он стал бы думать и тревожиться, а о том, как этот разрыв с семьею отразится на его служебном и общественном положении.

Но Павел Матвеич о личных делах своих так не думал. Он думал в том смысле, что все перемелется, Клавочка приедет и будет с ним. Он и Баблоеву, и начальнику хозсектора Ильялову о своих семейных делах так сказал, что, покуда он живет в общежитии, хоть и в отдельных комнатах, все же жену и ребенка брать в город не будет до тех пор, покуда не представится возможность получить квартиры изолированной. Он так и сказал: «не представится возможность», а не: покуда не дадут квартиру. И в этом месте он намекнул на строптивый характер своей половины, на что Ильялов ни одного слова не сказал.

Словом, Павел Матвеич, начиная новую свою жизнь, больше всего страховал себя среди новых знакомых и начальства с этой стороны, не допуская ни тени подозрения ни у кого, что у него не все с семьей в порядке.

«Подлучье» в первоначальную пору меньше всего интересовало Павла Матвеича. С тех пор как он покинул Житухино, в «Подлучье» он ни разу не бывал. Там продолжали жить и работать Два Модеста, с ними был расторопный и хозяйственный Звонцов. Свояк по долгу службы раза два уже был в новом для него учреждении, интересуясь новой формой отчетности, и Павел Матвеич, не задерживая его, ни слова не говорил с ним ни о личных делах, ни о делах хозяйства. Он только снабдил его бланками да просил навестить в общежитии, дав понять ему, что отдельной квартиры у него еще нет. О Клавочке, о дочери — ни слова. Расстались, словно как и не встречались.

Все же за «Подлучье» Павел Матвеич был спокоен. Если в «Степном», где сеяли только злаковые, задача, что делать, была ясна, то об «Ополье» сказать этого было совсем невозможно. Начальствующим в этом хозяйстве был не какой-нибудь «штрафник», как в «Степном», некий Протас Егорыч Быков, переведенный сюда из-под Тамбова за какую-то провинность по службе в качестве начальствующего, — в «Ополье» был местный человек, поставленный совсем недавно при содействии Ильялова некий Клим Афанасьич Бурчалкин.

Бурчалкин был с виду страхолюдный человек, с постоянной, плохо бритой щетиной на щеках и подбородке, часто не совсем трезвый и молчаливый почти всегда, однако как-то уважаемый и в управлении и в облисполкоме за то, что знал и умел всякие «свиные дела» вершить.

Был он когда-то директором какой-то свинооткормочной базы, к делам хлебопашества отношения никакого не имел, требовал постоянно для своего хозяйства кормов и внимания, однако ни у кого этим не вызывал раздражения. Он утверждал, что совхоз «Степной» и создан для того, чтобы снабжать «Ополье» комбикормами и вообще фуражом, так и планировались когда-то два эти хозяйства, чтобы кормить одно другое. Но в «Степном» из-за вечных недородов постоянно хлеба забирались «под гребло».

Тогда Бурчалкин пускался во все тяжкие, выискивал корма на местах путем, ему одному ведомым, латал, чинил, штопал прорехи в хозяйстве и выходил из беды всегда победителем.

Павел Матвеич сразу как-то не полюбил Бурчалкина — не за неопрятный вид, к за молчаливость, и за душок перегарный, испускаемый им, а больше всего за то, что Клим Афанасьич сразу дал понять Павлу Матвеичу, чтобы тот усердия от него в хлебопашестве и огородных делах не ждал.

— Мы не на том теряем, что наши пашни ничего не рожают, — заявил он, — а на том, что время и силу на них тратим. Если бы они и в пять раз больше рожали, нам все равно не прокормить своим фуражом всего поголовья, что нам планируют.

Знакомясь с этими двумя хозяйствами, Павел Матвеич решил блеснуть на повышении урожайности колосовых хлебов, сказав себе: «Вот главное звено, которое надо всеми мерами мне тащить». И взялся за работу. О, блеснуть, блеснуть, блеснуть! — Как новое «Федькино дело» стояло перед ним.

И сразу насел он на Бурчалкина. Прежде всего обнаружил Павел Матвеич в «Ополье» многолетние залежи подстилки и свиного навоза, которые вывозили в овраг. В этом же овраге плотной многометровой толщей лежал конский навоз, вывозившийся в этот овраг много лет подряд еще до войны.