Юрий Колесников - Земля обетованная...

Эти маленькие хитрецы, не зная с людьми какого вероисповедания они разговаривают, старались угодить заученным рассказом и иудеям и христианам.

Но вот шофер дал сигнал на посадку, пассажиры поспешили занять свои места, а водоносы слили воду в запасную банку и передали шоферу, а остатки, по укоренившемуся здесь обычаю, выплеснули на покрышки колес, восклицая при этом:

— На счастье!

— Чтоб колеса хорошо катили!

Автобус быстро набрал скорость. Подъем здесь крутой, мотор надрывно завывает, и порою кажется, вот-вот разлетится вдребезги.

Позади остались причудливые развалины каких-то каменных строений — не то монастырей, не то крепостей. Впереди показались окрестности Иерусалима, и автобус вновь остановился. На этот раз только для того, чтобы Хаим спустился с крыши и протиснулся в кабину водителя. В Иерусалиме англичане запрещают ездить на крыше автобуса, и полиция тотчас останавливает и штрафует нарушителей этого запрета.

Издали столица Палестины выглядит как кладбище, усеянное намогильными памятниками разной формы и величины. Виднеются церкви и монастыри, купола соборов и мечетей, колокольни и минареты. И все из камня, словно сам город некогда был каменной глыбой, из которой и высечены все эти причудливые строения. По мере приближения к городу отчетливее проступают их цветовые оттенки: ослепительно-белые, грязновато-серые с зигзагами трещин, зеленоватыми пятнами плесени и мха.

Ближе к центру новой части города встречаются современные здания, на улицах людно: неторопливо идут прохожие в белых одеяниях, монахи и бедуины, облаченные во все черное, арабки в чадрах. Взгляд задерживается на католических монашенках в огромных белых чепцах.

Запыленный автобус осторожно вполз на широкую яффскую улицу и, свернув на бульвар Короля Георга V, чуть в стороне от отеля «Палантин» остановился.

Хаим быстро вскарабкался по лесенке на крышу автобуса, и все повторилось, только в обратном порядке: развязывание веревок, раздача багажа, заливка воды в радиатор, доливка масла в картер, наведение чистоты в салоне машины…

Завершив подготовку автобуса к обратному рейсу, не отдохнув и минутки, Хаим отправился выполнять поручения: разносить по адресам полученные в Тель-Авиве письма, ценные пакеты и свертки. Выполнение этих поручений было основным источником его заработка, хотя он и делился с шофером, который был в ответе как перед клиентами контрабандной почты за ее сохранность и доставку адресатам, так и перед британским комиссариатом и тройственной администрацией, преследовавшими подобное посредничество. Однако, невзирая на грозящие им крупные штрафы и прочие неприятности, шоферы рейсовых автобусов, заинтересованные в приработке, и коммерсанты, нуждающиеся в скорейшей доставке адресатам своих поручений, а нередко и весьма значительных денежных сумм с меньшими по сравнению с почтовым тарифом накладными расходами, научились обводить инспекторов вокруг пальца и, хотя риск был велик, упорно пренебрегали интересами казны. Контрабандная почта здесь вовсю процветала.

Сегодня путь Хаима лежал чуть ли не через весь город. Одно письмо, полученное накануне вечером в Хайфе, надо было доставить филиалу конторы «Лондон-экспок», она находилась в северной части города, где-то около кафедрального собора святого Георгия; второе — старой больнице Ротшильда, расположенной на противоположном конце древнего города. За срочность доставки этих двух писем и пакета для иерусалимской директории «Y. M. C. A.» [127] Христианская ассоциация молодых людей (американская). Хаиму причиталась плата в двойном размере. Так было указано на конвертах и пакете, но имелась на них и пометка о времени доставки… За остальной корреспонденцией адресаты сами должны были прийти в холл отеля «Царь Давид». Поэтому оплата за доставку этой корреспонденции была одинарной.

Хаим торопился. Доставив письмо филиалу конторы «Лондон-экспок», он, чтобы сократить дальнейший путь, пошел через христианский, затем через мусульманский кварталы, несмотря на неприязнь, которую испытывал при одном воспоминании об ощущениях, возникавших у него всякий раз, когда бывал в этом районе палестинской столицы. Не раз уже бродил он в лабиринте похожих друг на друга, как близнецы, кривых и узких улочек. Стоило здесь появиться двуколке, как идущий навстречу человек вынужден был сворачивать в ближайшую подворотню: иначе не разминуться. На мощеных мостовых повсюду валялись вывороченные камни, кучи мусора. Зловонием и сыростью несло из-под темных арок, ведущих в захламленные дворики. Облезлые, с потрескавшимися фасадами и сорванными крышами, покривившиеся и полуразрушившиеся дома со сплошь закрытыми ставнями или просто заколоченными окнами казались необитаемыми, заброшенными.

Проходя по закоулкам и улицам квартала, Хаим всякий раз обнаруживал новые и новые своеобразные черты этой части города, почитаемого «священным» и христианами, и иудеями, и мусульманами. Скопище в пределах «священного града» храмов и соборов, монастырей и церквей, синагог и мечетей отнюдь не свидетельствовало о религиозной взаимотерпимости людей разных вероисповеданий, проживающих как в старой, так и в новой части Иерусалима. Напротив, после каждого посещения столицы Палестины Хаим все больше убеждался в том, что религиозные распри составляли основу духовной жизни местного населения.

Не раз побывал он у каменной «Стены плача», в течение многих веков являвшейся местом сбора верующих. В предпраздничные и праздничные дни сюда стекались богомольцы, приходили и женщины. По обрядовому правилу для них было огорожено место в стороне от стены, «дабы не подвергать мужчин искушению…». Здесь постоянно околачивались раввины и дайяны, хнокелэ и йешиботники, шамесы и прочие синагогальные служители. В кульминационный момент молитвы, предшествующей звуку «шофара», все они в истинном или искусно изображаемом религиозном экстазе усердно колотили себя кулаками в грудь и плакали навзрыд.

Нижняя часть стены на уровне человеческого роста была испещрена, точно язвами, множеством гнезд и ниш, куда богомольцы клали записки. Они верили, что ночью явится добрый ангел и поведает всесильному об их просьбах… А пока люди до хрипоты возносили горячие молитвы в надежде быть услышанными на небесах.

В стороне от «Стены плача» с протянутыми руками длинной шеренгой стояли слепые и немощные, калеки и просто нищие попрошайки. Жалобными голосами они встречали и провожали богомольцев:

— Сделайте доброе дело, подайте милостыню!

Все они выглядели жалкими и смиренными. Но стоило дать кому-нибудь из них монету, как десятки других уже не с мольбой о подаянии, а требовательно наседали на дарящего милостыню и, оскорбляя, злобно поносили, и слали проклятия.