Геннадий Прашкевич - Люди Огненного Кольца

Я решил ждать.

Лабораторию заливал свет двух огромных, во всю стену, окон. Посредине стоял длинный физический стол. Стены, не занятые окнами, были оплетены металлическими креплениями стеллажей, заваленных образцами.

До главное место в лаборатории, несомненно, занимали микроскопы, поднявшие над столами свои гибкие черные шеи. Я смотрел на них, присмирев, затаив дыхание, потому что учиться начинал вместе со Шпановым и лишь потом перешел на другой факультет и теперь вдруг будто столкнулся с моим несбывшимся будущим.

Я смотрел на микроскопы, курил и думал, что только наука дает осязаемые ценности — дешевую энергию, механическую силу, полезные ископаемые, что только наука гонит прочь нищету, берет под сомнение устоявшиеся истины… А вот мои статьи идут к читателям долгими сложными путями, и я далеко не уверен, что они воспринимаются именно так, как бы мне того хотелось.

Впрочем, подумал я, наука не делает человека добрее. Делать человека добрей — дело искусства, а к искусству я все же имею какое-то отношение…

Под разрезом земной коры, выполненным явно для посторонних, были приколоты фотографии. Я двинулся к ним, но затрещал телефон. Из трубки рявкнули:

— Шпанов! Срочно приберите лабораторию. К вам идут товарищи с телевидения!

— Но… — начал я. — Трубку повесили.

На столе Шпанова валялись бумаги. Я наклонился, узнав почерк Дины. «Профоргу Г. Шпанову, — говорилось в записке. — Срочно прошу выдать переводчице Д. Звонковой 1 рубль 70 копеек для приобретения пяти пачек «Варны», так как я значительно подорвала бюджет Ильева, день изо дня стреляя у него сигареты».

Развлекаются…

Но видеть рядом имена Герки и Дины мне было неприятно. Я обрадовался, когда в лабораторию шумно вошли Разин и Гусев.

— О! — удивились они. — Пресса нас со всех сторон обложила!

— Я ищу Шпанова, — сказал я безнадежно.

— И не ты один, — засмеялся Разин. — Я тоже ищу его. Даже клизму для него заготовил. Большую. Пятирожковую. У него отчет горит, а он где-то за бугром болтается.

— Что ему отчет! — заметил Гусев. — Он свой массив по камешку разобрал и на склады свез. О поле теперь он и не думает.

Они не успели высказать своих претензий к Шпанову. В лабораторию под предводительством неимоверно энергичной женщины ворвались люди, обвешанные аппаратурой. Разин пытался убежать, его задержали. За считанные минуты были подключены к сети мощные фонари, и нас затопил свет. Подчеркивая непричастность к происходящему, я отступил в тень, машинально взял в руки логарифмическую линейку.

— Отлично! — оценила мой жест женщина-шеф. — Мальчики, свет! Научный сотрудник обсчитывает результаты анализов!

Я возмущенно бросил линейку, но камеры свое дело сделали.

— Возьмите камень! — эта команда относилась к Гусеву. — Выше, вот так!

— Может, мне еще и мыть этот камень?

— Не надо!

В этот момент в лабораторию вошла техничка, та, что с таким вниманием читала стилизованное объявление в вестибюле. В руках у технички было ведро:

— У вас мыши водятся?

— Нет! — отрезала женщина-шеф.

— Водятся, водятся! — возразил Разин. — Я лично сам здоровенного мыша видел!

— Не мыша, а мышь, — солидно поправил Гусев, но женщина-шеф их насмешек не слушала. Юпитеры погасли, лаборатория погрузилась в сумерки. Вздыхая, техничка проводила взглядом телевизионщиков и начала разбрасывать по углам нечто вроде опилок.

— Часто вас так? — спросил я.

— Передовая лаборатория, — пожаловался Разин. — Будем считать вас дублером Шпанова.

— Где он все-таки?

— В фондах, видимо.

— В фондах! — фыркнул Гусев. — Застрял у своей будущей жены!

— Жены?

— Дело к этому клонится. — Гусев не без тайной насмешки поднял на меня глаза. — Да ты ведь знаешь ее. Нашу переводчицу. Дину Звонкову.

— Да, — сказал я. — Конечно, знаю».

Юрий Васильев. РЕПОРТАЖИ: «…Очень любопытным оказалось извержение вулкана Чикурачки, расположенного на острове Парамушир. Извержение сопровождалось излияниями грязевых потоков — лахар. Самый мощный из них спустился до берегов океана, пройдя почти пять километров. Такая подвижность объясняется перенасыщенностью пепла водой. Лахары вообще вещь коварная. В вулканологических бюллетенях часто можно видеть против названия того или иного вулкана крест и цифру. Это количество жертв, и чаще всего причиной жертв являются именно лахары.

Наверное, каждый человек влюбляется в своей работе вначале в нечто общее и лишь потом приходит к частной проблеме. Не удивительно, что, начав с общих наблюдений, сотрудники сахалинской лаборатории в дальнейшем в интересах своих разошлись: Г. Шпанов занялся выяснением причин образования андезитовых магм, С. Гусев — кальдерами, сложными провалами на вулканических постройках, Ю. Тасеев — ксенолитами, камнями-гостями, выносимыми лавой из недр… Роберт Фрост, поэт, в свое время писал: «Любимое мы любим без причин!» Не знаю, как с причинами, но сахалинские вулканологи свою работу любят. Я был у них. Я могу подтвердить это».

Юрий Васильев. ДНЕВНИК: «…В квартире Шпанова было так же пусто. Теперь я знал, что он не придет. И примерно знал — почему. Делать мне было нечего, а докапываться в таких случаях до глубинных пластов, — значит смещать почву под ногами других людей. Этого делать мне не хотелось. Да и к чему? Что от этого изменится?

Решение пришло само — уехать. Но, странное дело, выходя из дому, я чувствовал себя вором. Будто впрямь что-то украл и пытаюсь тайком скрыться.

Билет мне достался на ближайший борт, но он уходил через пять часов, значит, у меня было время. Я пообедал в ресторане, выпил вина.

Пойду к Дине, пришло в голову. Пойду к Дине и скажу: «Милая, прости. Я всегда был виноват перед тобой, даже когда ни в чем не был перед тобой виноват». Пойду и скажу: «Милая, вот цветы. Они для тебя. Помнишь, какие цветы я таскал тебе в Томске? Те цветы были совсем другие, но ведь и мы были другие, правда?»

Ты пьян, сказал я себе. Незачем заглядывать в чужую жизнь, тем более без особой надобности. Об этом тебе уже намекнули. И вообще — чего еще?..

Ну мало ли чего! — возразил я себе. Чего человек вообще хочет?.. Приду и скажу: «Милая, ты правильно сделала, отвязавшись от меня. Милая, ты угадала — я не вышел в лидеры».

Нет, решил я, это прозвучит грубо.

Надо войти молча, торжественно поцеловать Дину в висок, а цветы положить на стол или отдать в руки. И так же молча, торжественно выйти. И поздравлять ни с чем не нужно. Для поздравлений другие есть времена. И времен этих еще будет много — полная жизнь. Вычеты несущественны…

Я поймал себя на том, что торчу в подъезде Дининого дома.

Решившись, шагнул.

Но что я скажу?

Что, встретившись с юностью, не узнал ее? Что, встретившись с юностью, увидел ее неповторимость?