Геннадий Прашкевич - Люди Огненного Кольца

— Но ведь вы обещали!

— Да что там!.. — мягко согласилась Люция. — Я больше старалась ваше внимание от Серпа Ивановича отвлечь, как сейчас от этого домика отвлечь стараюсь.

Логика Люции сломила меня. Отступив, побрел я на сейсмостанцию, где в маленькой комнатке (две большие были заняты приборами и хозяйством) ютились на спальных мешках три наших холостяка-сейсмолога — Иван Долгих, Иван Прыжков и Иван Ключников. Всем вместе им было уже за сто пятьдесят лет, и, получив приличные оклады, они терпеливо дожидались на островах грядущих пенсий. Впрочем, солидный их возраст ничуть не мешал спортивным руководителям островов вести за них длительные и веселые тяжбы, ибо включение трех сейсмологов в списки того или иного общества, несомненно, могло повлиять на важную графу — «коллективность».

— Слон пришел, — добродушно сказал Долгих, когда я переступил порог станции.

— Не удивляйтесь, — так же добродушно пояснил Ключников. — Если вы с ночевой, то спать вам из-за недостатка лежачих мест придется стоя. Мы таких гостей слонами зовем.

Они напоили меня водой, поскольку ничего другого не пили, и шумно набросились с вопросами, касающимися научных новостей нашего института: правда ли, что шлифовальщик Петров работает уже у стеклодувов? и если это правда, то работает ли у стеклодувов Севостьянов, или уже перешел, как ему обещал директор, в завхозы в одну-из курильских партий? и когда наконец чертежники сдадут в печать графику, в которой учтены таблицы, составленные Ключниковым? и правда ли, что мой знаменитый шеф собирается этим летом объехать все острова? если это так, то, может быть, он, шеф, прихватит для них, сейсмологов, ящик маринованных огурцов?

Я ответил как мог и, оценив ситуацию, побрел по пустынным улицам поселка, в котором в эти часы, когда все мужчины ушли в море, оставались на берегу лишь Сказкин да женщины. Было так тихо, что я слышал стон и бой часов за стенами закрытой на ремонт мастерской. Океан вдали был совсем плоский. Моросило. Над обломками полузатопленных шхун орали чайки.

Обойдя поселок и поговорив с женщинами, я выяснил следующее. Жить в поселке есть где, но жить в поселке в общем-то и негде. Больше двух человек в дом пускать никто не хотел, а мне нужно было помещение на четырех, к тому же отдельное.

«Ах, Сказкин, Сказкин! — печалился я. — Как не вовремя ты решил загулять, как не вовремя встретились мы с тобой за столиком Люции! Ну кто мне теперь поможет базу снять?..»

Распаляясь, я прикидывал свои шансы. Сказкин — человек здоровый, и сейчас мне его явно не взять. Но вот осенью, когда я накачаю мускулы, а Сказкин, наоборот, немножко устанет, я, пожалуй, восстановлю статус-кво. Я приду в кафе, займу столик, а чтобы местные богодулы поняли, что я пришел с серьезными намерениями, сниму рубашку и так буду ждать.

Сказкин появится, думал я, когда мне совсем хорошо будет.

Вздохнув, я вернулся на сейсмостанцию. Увидев меня, Долгих и Ключников молча указали в конец улицы.

Я обернулся.

У закрытой на ремонт мастерской под рекламой, изображающей очкастого человечка с деревянным молотком в руке, стоял желтый автобус. Водитель его, смуглый красавец с белыми усами и в таком же белом и широком кепи, скучал, раскуривая длинную папиросу.

— Я — Коля! — сказал он мне. — Я, понимаешь, на островах пять лет работаю. Я не шофер, но я люблю водить транспорт, и я его вожу! Тебя домик интересует, да? Мне три Ивана сказали. Так этот домик тебя ждет. Он в стороне, но ведь в поселке тебя все равно не возьмут, ты ведь не один жить хочешь, да? С тобой ведь, наверное, женщина будет, и вот это-то тебе и помешает. Женщины способны рожать, и оттого вокруг них жилплощадь всегда как сахар тает… Садись! Повезу тебя за вулкан. Там домики есть и тишина стоит, как в Марианской впадине. Садись, садись! И кланяться там никому не надо — ни Люции, бог ей прости, ни Серпу Ивановичу. Ведь ему, Серпу, что? Он плашкоут пойдет разгрузить, ему тут же и уважение! Грузчик у нас — интеллигент! Не закусив, он на пирс не пойдет, не закусив, он спину под груз не подставит. Сам понимаешь — так! Садись! И прокатимся!

Часа через три пыльной и нервной езды Коля высадил меня в душных зарослях бамбука и, пожелав успехов, уехал. Фары высветили на миг участок взрытой давними ливнями дороги и сразу же ударил столь неистовый и великий гром жаб, обитающих в ближайших болотах, что сердце мое сжалось, и я, как с родной, раскланялся с худощавой женщиной, которая вышла из бамбуков, неторопливо повязывая на голове светлый, аккуратно выглаженный платок.

— Знаю, знаю! — замахала она руками. — Домик ты ищешь! Вот они, рядом, домики, выбирай любой. Самый лучший, конечно, тот, который рядом с моим стоит — у меня и молоко брать можно. Правда, печка после землетрясения в том домике лопнула, но поправить ее можно, ведь в домике том все проезжие, когда бортов на Сахалин нет, останавливаются.

Дом, о котором говорила тетя Лиза, был длинный и низкий. Я почти касался головой черного, как ночь, потолка, но зато комнат в доме было навалом. Я выбрал самую чистую, на полу которой валялись старенькие носки и флакон из-под одеколона.

Я вымыл полы и затянул окна прозрачной синтетикой. И только тогда до меня наконец дошло — это же м о й дом! Дом, в котором, ожидая шефа, я буду варить кофе и писать первый остерн!

Нюшкины странности. Разведчики Огненного Кольца. Дух бочки. «Тетрадь первая. Парк-отель…»

Дом мой мне нравился.

Кроме меня жили в нем мотыли, пауки, залетали в окне божьи коровки. Мотыли и коровки ползали где хотели, пауки предпочитали дальний угол, и никто с ними не дружил. Сутками сидели они в центре алюминиево отливающей паутины я чего-то ждали.

Поговорив с продавцом местного ларька, я принес домой несколько пустых жестяных банок, в которых решил хранить продукты, потому что уже вторую ночь под полом моего отеля выжидательно скреблась крыса. Тетя Лиза оценила мои тревоги и подтвердила их. Так в моем доме появился еще один обитатель — кошка Нюшка, которая была не только пушистая и добрая, но еще и умела плакать. Я не сразу узнал об этом, а тетя Лиза не удосужилась предупредить, вот и разбудили меня среди ночи странные звуки. Сразу подумалось: примета не из лучших. И точно! В тот же день, нарушив спокойствие душной долины, спустился с безоблачных высот самолет Ан-24 и сошли с его борта пять друзей, сотрудников тектонической лаборатории: сам Омельченко, Сеня Грабков, Коля Харченко, Мельник, а с ними сорокапятилетний экономист Жук, работавший до того в бухгалтерии. Ему крупно не повезло, он никогда не бывал на полевых работах. Но в мое отсутствие прибыла, оказывается, в институт ревизионная комиссия, и ее председатель, обратив внимание на то, что в бухгалтерии трудятся сразу два брата по фамилии Жук, заметил директору: