Геннадий Прашкевич - Люди Огненного Кольца

— Обуйся!

— Не могу, — улыбаясь, ответил Коля.

— Обуйся, обуйся! Это у тебя чисто нервное!

— Как я могу обуться, — счастливо возразил Коля, — как я могу обуться, если не могу понять, сколько у меня ног?

Тем не менее он встал над бочонком и мягко, с любовью похлопал его по жестким бокам. Будто он и ждал этого, бочонок вдруг ощетинился и сбросил с себя обручи. В ухнувшем до потолка фонтане Коля упал на колени, прикрывая руками, как футболист в «стенке», низ живота. Плечи и лицо его влажно отсвечивали, а на голове повис столь же сырой веночек хмеля.

— Говорил я тебе — обуйся! — машинально повторил Омельченко.

Коля не ответил. Держась руками за живот, он приподнялся, сделал неверный шаг и упавшим голосом предложил:

— Пожалуй, Илья Ильич, пора бы и за работу…

— А вот это верно! — И густо дохнув, Омельченко загасил свечу…

Проводив тектонистов, я купил в ларьке стопку школьных тетрадей, сварил кофе и устроился за чистым столом. Я знал, что предстоит моим друзьям: катер до острова, поиски базы, маршруты по забитым бамбуком склонам. И все это на макаронах и на тушенке… Я был рад, что они немного отдохнули у меня и им будет что вспомнить, сидя под дождем в протекающем тепляке.

А потом мы опять встретимся…

Но пока этого не случилось, я решил продолжить свои каникулы. Так ли уж часто даются они взрослому человеку?

Нет, ответил я себе, не часто.

И крупно написал в верхнем углу листа: «Тетрадь первая. Парк-отель…»

Блеск в величие Востока. Неожиданный визит. Никисор и его откровения. Баня по-кунаширски. К вопросу о каннибалах. Чай в полникисора, распрямленные меридианы и друг, протеже Сказкина — Потап.

Это будет не миф и не история, думал я, маленькими глотками отпивая кофе. Это будут хроники, отражающие, как в зеркале, весь блеск и величие Востока, это будут жизнеописания горячих и чистых, как сталь, людей…

— Нацепи чего-нибудь, — сказала из-за окна тетя Лиза. — К тебе Серп Иванович!

Я послушно оделся и положил под руку геологический молоток. В беседе с Серпом Ивановичем молоток мог оказаться решающим аргументом.

Но Серп Иванович, побритый и благодушный, пришел не ссориться. Прямо с порога он заговорил:

— Ты, начальник, на нас не дуйся — что в кафе с тобой говорил. Сам знаешь, хомо хому — люпус. Я ведь школу кончал и иксы знаю. Так что забудь, крест поставь, из памяти вон выброси, и племянника моего, молодого и честного человека Никисора, в жизни определи. У тебя такая возможность есть, так пусть же племянник мой на жизнь поглядит, ухи из твоего котла похлебает и рядом с умным человеком помается. Много Никисору не надо, так — костюмишко справить да ружьишко купить… Для охоты… — неожиданно мрачно заключил Сказкин.

— Что ж, мне рабочие нужны. Зови его, пусть войдет.

— Он не может войти, — объяснил Серп Иванович, — я его в поселке оставил… Нерешителен был — вдруг ты мне ту историю вспомнишь… Ну, а так, что ж… Пойдем, тут и автобус стоит. Поселок увидишь, Никисора заберешь, да и в баньку, смотрю, тебе бы не мешало сбегать. Потом, в поселке же кафе есть, а ты, я смотрю, сильно хочешь!..

Ничего такого я не хотел, но все-таки согласился.

Автобус бодро катился сквозь рощицы бамбука и лохматых, расхристанных курильских сосен. По ту сторону широкого, отливающего голубизной пролива виднелись высокие берега Хоккайдо, подернутые прозрачной дымкой… Впереди восставала громада вулкана, и, пока мы объехали его подошву, нас детально порастрясло. Я удивился даже, увидев домик Сказкина. Горбатый, приземистый, он наклонился на один бок и держался, пожалуй, только за счет электрических проводов, притягивающих его к столбу.

— Никисор!

— Не кричите, — попросил я, — упадет домик.

— Не впервые. Не упадет… Никисор!

Никисор вышел.

Это был бледный высокий мальчик с большим животом, спрятанным под полосатую рубашку. Он походил на картофельный росток, неделю назад проклюнувшийся из «глазка», и я ужаснулся, представив Никисора в маршруте.

— Крепкий парень! — удовлетворенно отметил Сказкин. — Крепкий парень… из него выйдет! Если, конечно, руки с умом к нему приложить!

«Не привыкну…» — ужасался я. Белесые ресницы, плотная, как гриб, выпуклая, нижняя губа Никисора, его бездонные синие глаза и прозрачная, как целлулоид, кожа вызывали во мне содрогание.

— Идем! — тем не менее приказал я ему.

— Я не отчаевыюсь, — прогудел Серп Иванович нам вслед.

Никисор ковылял за мной по плосколобым песчаным буграм и то отставал метров на пять, то вновь наступал мне на пятки. Вслушиваясь в мерный шум океана, я боялся лишь одного: не дойдет Никисор до автобуса, не дойдет, упадет на пески, придется тащить мне своего рабочего на горбу… Зато на привале пришла в голову спасительная мысль: хлопот с Никисором, пожалуй, не будет — как ляжет, так от слабости и заснет!

— Ноги так не выворачивай, — посоветовал я. — Сапоги сломаешь.

— Я рахит, — сказал Никисор печально. — Я не могу ноги не выворачивать, это мне и дядя Серп говорит, а дядя Серп разные вещи знает, потому что он много видит и слышит, ведь он грузчик и, когда корабли приходят, может всю жизнь наблюдать: и как матросы на берег сходят, и как сезонницы с солдатами задираются и всякие штуки босиком на твиндеках выделывают, и вообще Серп Иванович человек хороший, на него только выпивка не очень хорошо действует, но тут, я думаю, дядя Серп не виноват, потому что, занимайся я, к примеру, квасом, так и у меня бы ноги подкашивались, и я бы с мешком на плечах мог с пирса падать, как дядя Серп, и я бы к сезонницам мог ходить, раз уж их у нас на островах много, а таких, как я или дядя Серп, — по пальцам пересчитать!

Я опешил.

При крайней слабости Никисора я никак не ожидал от него столько слов.

— Силы береги, — посоветовал я. — И укажи, где баня.

— Я был в бане, — быстро заговорил он. — А ты, конечно, помойся, баня у нас хорошая, вот и дядя Серп так говорит, а он, то есть дядя Серп, любит по баням ходить, потому что квас любит, а настоящий квас у нас только в банях дают, особенно в тридцать четвертой, где тетя Броня Грушницкая работает. Она всегда дяде Серпу говорит: «Ты уж, родной, чаще мойся. Ты уж, родной, не оставь нас без выручки!» Да вон она, сама баня-то! Во-о-он то здание, возле которого коса в океан заворачивает.

— Иди, иди! — прикрикнул я. — Сядешь в автобус и помалкивай. Не смей умирать до моего прихода!

Кляня себя за опрометчивое приобретение, я шлепал по сырой косе, шугал чаек и глядел, как прыгают над водой гонцы кеты. Поселок был пуст, будто все население его в одну ночь пало, оставив меня тет-а-тет с Никисором Сказкиным.

…Баня оказалась номерного типа, с длинным внутренним коридором, в который из-за неплотно прикрытых дверей доносились приглушенные шумы. В предбаннике топилась железная печь, пахло почему-то жареной рыбой, на лавках стояла алюминиевая и медная посуда. На стене, правда, сушились веники.