Геннадий Прашкевич - Люди Огненного Кольца

Шла игра в гоп-доп. Кочегарша Уля Серебряная — золотоволосая манекенщица в прошлом, Витя Попов — сотрудник местной баклаборатории, калькулятор Петров и я отчаянно громыхали монетой по деревянному, во многих местах расщепившемуся столу. Время от времени я касался ладонями круглых коленей Ули Серебряной — правилами это не воспрещалось… И только Вова скучал. Сидел у окна, грыз ананас и хмурился. Утром на Вову бросилась хищная рыба, выловленная им в холодном, как смерть, ручье. Рыба бежала, шурша в кустах, прямо на Вову, при этом она постанывала и попискивала — естественно, Вова бросился в бега, и лишь через час еще один рыбак сообщил, что обнаружил в кустах попавшуюся на крючок ондатру. Случившееся Вову потрясло — ни с кем он не разговаривал.

Проиграв последний тур, я вывел из кладовой старый велосипед, распрощался с Улей и отправился вниз — в поселок, отвлечься и подышать воздухом.

— Я вас снимаю! — крикнул мне в ухо невысокий человечек с веселыми косыми глазами, в берете, в клетчатом приталенном пиджачке и в таких же клетчатых башмаках и брюках. — Я вас снимаю!

— Не та у меня должность, — возразил я. — Не можете вы меня снять.

— Снимаю! — хитро уперся он. — Я — Семихатка!

— После хомо сапиенса Сказкина-старшего меня и девятихаткой не удивишь! Не собирайте толпу!

Но толпа с Семихаткой была особая. Все в ней знали друг друга, а самим Семихаткой откровенно и вслух восхищались. Мой вульгарный ответ на слова Семихатки сразу же вызвал бурный протест этой живописной толпы.

— Остепенитесь! — укоризненно заметил кто-то.

— Это же о н, это же С е м и х а т к а! — в ужасе закатил глаза второй. — К вам С е м и х а т к а обращается!

— Выслушайте внимательней, — заявил третий, коротенький и простой, вытаскивая из кармана удостоверение.

— Ах, кино! — сообразил наконец я. — Так бы и сказали.

Оценив мою сообразительность, актеры и мастера шумно заговорили, каким-то образом не загораживая и не умаляя блеском своего темперамента все так же хитро и светло косящегося на меня Семихатку. Оказывается, прибыли они снимать ленту о Робинзоне Крузо, но им сразу крупно не повезло — поев красной икры, актер, приглашенный на роль Пятницы, запил икру сырой водой и слег в больницу, сорвав как план, так и график.

— Вы о б я з а н ы нам помочь! — твердил оператор Каюмба, такой низенький, что, казалось, он по колено врыт в землю.

— Ваш долг — п о м о ч ь н а м! — утверждал другой оператор. — У вас фактура! У вас талант! Вы вылитый Пятница!

А сам Семихатка хитро улыбнулся и добавил:

— Такое случается один раз в жизни. А?

Я кивнул.

— Вы непременно сыграете! — обрадовалась Валя Каждая, единственная, кого я тут знал, ибо портрет ее висел передо мной за стеклом газетного киоска. — Это счастливый случай! Ведь вы умеете ловить счастье?

Я неопределенно пожал плечами, но Каждая уже покорила меня, отравила ароматом легких духов, нежностью закругленного, как лекало, голоса:

— Вот видите!.. Приходите!.. В вас есть понимание наката. Шум океана вложен в вас, как в раковину. В вас есть понимание мест, где всегда царит мертвый жар и где никогда ничего не случается! Понимание этого выделяет вас из толпы. Вы заметны! Вы начинаете восходить! И, поверьте, это восхождение началось, вам следует лишь заглянуть на пробы…

И остальные кивали:

— Непременно!.. Мы ждем!..

Я не слушал их. Я жадно смотрел на Каждую. Моя судьба была решена…

— А что мне придется делать? — спросил я Валю Каждую.

— О! — восхитилась она. — Передавать символы! Что может быть ярче символа? Если вы сумеете пробежать по песку так, что люди в зале ахнут и поймут — от вашего бега зависят их жизнь и счастье, — это и будет рождение символа, это и будет началом открытия, открытия, которого особенно буду ждать я — несчастная пленница узурпатора Робинзона…

— Пленница Робинзона? — изумился я.

— Мой мальчик, — весело вмешался в наш разговор режиссер Семихатка. — Примелькавшаяся вещь, как правило, перестает быть вещью. Дело искусства — пересоздать вещь, вернуть ее людям… Вы удивились — пленница Робинзона!.. О, это далеко не все! Мы призваны в полуторачасовой пленке показать людям их историю — пещерное одиночество, первые общины, победы над землей и огнем, фазу приручения животных и, наконец, вершину сапиенсады — любовь! В конце концов сущность Человека ни в чем так не выявляется, как в отношениях к женщине!.. В эпопее Дефо главный герой — несомненно, Пятница. Он поднимает голову, и белый поработитель — Робинзон — бледнеет. А его пленница, прекрасная женщина, никогда не носившая одежд?.. Разве она не может не сочувствовать Пятнице? Ведь кто она для Робинзона? Так! жертва! женщина на один сезон! Тогда как для Пятницы, — Семихатка счастливо рассмеялся, — эта женщина — стимул борьбы. Вечерние съемки! Высокий лес! Костры! Женщину привезут каннибалы и бросят на черный песок.

Мне хотелось сыграть трагедийную роль Пятницы!

— Но хватит ли у меня таланта?

— Разве птице не хватает таланта летать? Разве рыба тонет в воде? — нахмурившись, спросил Семихатка. — Вы человек, так почему же вам не хватит таланта сыграть человека?

После этих слов я перестал спорить. Семихатка и Каждая знали все. Я, начальник Никисора, должен был слушаться…

Фильм снимали на зеленых берегах бухты Церковной. Флаговые деревья создавали фон. Над ними шел дождь — размеренный, вечный. Под его струями провисали ленивые, напитанные водой лианы и пузырились гигантские, скрывшие под собой миры лужи. Ожидая солнца, мы говорили об искусстве, жарили шашлык и немножко дичали. Каюмба лично подбривал мне лысую голову. По замыслу Семихатка Пятница должен был быть гологоловым.

Наконец пришло время.

Из-за красивого мыса одна за другой вылетали стремительные пироги. Каннибалы облепляли их, как муравьи, но Валю я различал издали — одежд на ней не было.

Каннибалы грубо бросали Валю у пылающего костра и пускались в жуткий и бесконечный пляс, нагуливая себе аппетит. За кустами же, наступив грязной босой ступней на мою согбенную в поклоне спину, ожидал своей минуты госпожи Крузо с заряженной пищалью. Выбрав удачный момент, он наконец стрелял, и перепуганные каннибалы, конечно, обращались в бегство, бросив несъеденной такую прекрасную женщину, как Валя Каждая. Робинзон, волосатый и кривой, шлепал к пленнице и пытался и на нее поставить свою грязную ногу. Увидев это, я не выдержал и вмазал Робинзону от души, как, наверное, и полагалось Пятнице.

Семихатка был в восхищении:

— Мальчики, держите свет! Дубль, дубль, дубль!

Опять пироги показывались из-за красивого мыса, опять прекрасную Валю бросали у костра, опять Робинзон шлепал к пленнице, боязливо оглядываясь на меня, еще вчера такого покорного.