Лев Кукуев - Море в ладонях

Смолкли басы и альты. Жгучей слезой уронила последнюю ноту скрипка. Арфа рассыпала горсть хрусталя…

Ершов очнулся от взрыва аплодисментов. Ему стало совсем не смешно, что казалось смешным до этого. Раньше он презирал людей, донимавших актеров своим вниманием. Не собирался влюбляться подобным путем в кого бы там ни было, но почувствовал вдруг неодолимое желание пройти за кулисы, благодарно пожать актрисе руку.

В антракте он поднялся в буфет, выпил стакан лимонада, а когда возвратился в ложу, то обнаружил тех самых хорошеньких женщин, которые были до этого в первом ряду партера. На их прежних местах сидел какой-то лысый мужчина с полной, как он сам, женщиной.

— Простите, мы не ваше заняли место? — щебетнула брюнетка.

— Нет, нет! Пожалуйста! — ответил он без всякого интереса, опускаясь в свое кресло с затененной стороны возле портьеры.

Брюнетка бросала восхищенные взгляды то вниз, в оркестр, где, по всей вероятности, среди музыкантов у нее был дружок, то через плечо своей подруги косила взглядом в сторону Ершова. Они вполголоса, но чтобы он слышал, говорили о театре и об актерах.

— Да, в этой, роли Помяловская хороша, — сказала блондинка. — Удивительно идет в гору.

— Сазонов тоже сегодня в ударе. С Бубенцовой у него получается хуже. Он заглушает ее…

Они болтали еще о чем-то, а ему хотелось конца антракта. Ему надоела театральная осведомленность этих щебечущих женщин. На пару минут в ложу зашел директор театра Заречный. Сегодня в спектакле он не участвовал. Обе дамы любезно раскланялись с ним.

— Как устроился, Виктор Николаевич? — спросил Заречный.

— Спасибо! Лучше и не придумать.

— Вы познакомились? Нет? Жена нашего дирижера… А это, — Заречный погрозил пальцем в сторону блондинки, — дезертир. Была у нас завлитчастью, теперь директор Дома культуры химкомбината… Вымогатель на шефские концерты… А впрочем, довольно милая женщина.

После столь «громких рекомендаций» милые дамы решили, что имеют полное право на повышенный интерес к себе.

Вспыхнула рампа, поднялся занавес, тихо, в размеренном, медленном такте зазвучал оркестр… И вот вам, пожалуйста:

— Не правда ли, вы не откажетесь выступить в нашем Доме культуры с обзорной лекцией о современной сибирской литературе?

Ершов смотрел через сцену, туда — за кулисы, напротив ложи, где, в ожидании выхода, стояла Ксения Петровна. И она узнала его. Рука ее слегка изогнулась в локте, приподнялась, помахала ему.

— Смотри, Неля, — сказала брюнетка, — а Ксюша мила. Она заметила нас. Помаши ей рукой…

Ершов понял, что вечер будет испорчен. Лучше сидеть этажом выше, возле горячих прожекторов. По крайней мере, там осветитель занят своей работой и не станет его донимать комментариями к происходящему на сцене…

Он думал о Ксении Петровне все эти дни. Ему и работалось лучше. Внезапно героиню своей новой книги он решил наделить способностью петь, пусть непрофессионально, но задушевно, лирично… И это, на первых порах, обрадовало его. Но ранее задуманный образ простой работящей девчонки, только вступающей в жизнь, начал вдруг разрушаться. Его оттеснил и затмил живой образ зрелой актрисы, под впечатлением которого находился сам автор. Нужно было вводить еще одну героиню, тонко и умно понимающую музыку, или отказаться от внезапной задумки. Больше того, он предвидел — повесть станет совсем о другом. Нет, не все даже самые сильные впечатления можно нести на страницы рукописи. У искусства свои законы: жестокие и беспощадные. С этим нельзя не считаться…

Трансляция концерта окончилась ровно в десять. На экране телевизора показывали праздничный киножурнал. Нетерпение погнало Ершова к автобусной остановке. Люди, нагрузившись авоськами, сумками, сетками, спешили по домам. Он искурил четыре сигареты, по количеству прошедших автобусов, а Ксении Петровны все не было. Он закурил пятую и швырнул незатухший окурок в сугроб уже возле своего коттеджа. И в этот момент, ослепив его фарами, буквально в двух метрах остановился огромный служебный автобус с мощным и громким дизелем. Передняя дверь распахнулась, и сам Заречный, протянув руку даме в черной дошке, помог сойти с автобуса.

— Привет, грабитель, привет! — крикнул он Ершову. — С наступающим! Передаю из рук в руки. Молчала, молчала и выдала: не еду и все. А может, ты с нами в Солнечногорск? Пятьдесят минут — и экспресс домчит…

— А если ко мне? — засмеялся Ершов.

— Эге, батенька. Да нас тут полный автобус. Два раза по стольку ждут дома. Так что счастливо, дети мои! Как-нибудь в другой раз…

В прихожей Ершов помог Ксении Петровне раздеться. Повесил на вешалку дошку и шапочку. Она сменила сапожки на туфли и улыбнулась ему за все благодарно и притягательно, словно вернулась в собственный дом, где всегда ее ждут. Вернулась, соскучившись, немного усталая, но обогащенная и переполненная за день.

У него было желание коснуться губами порозовевшей ее щеки. А она и не подозревала, что он может подумать такое. Ей он казался для этого слишком серьезным, совсем не похожим на многих других. И это больше всего ей нравилось в нем.

Пока Ксения Петровна в Катюшиной комнате занималась прической, Марина нарезала пирог, расставляла на стол закуски Женщины были знакомы, хотя и недавно. Знал Ксению Петровну и Дробов. С выездною бригадой театра она была в колхозе. Незнакомым и новым лицом предстал Сашка, но это нисколько не огорчило его и Ксению Петровну. Он уважал артистов, особенно в приключенческих фильмах, и уже за одно это мог быть симпатичен ей.

Катюша включила гирлянду огней на маленькой пышной елке. Почти всю неделю она собирала поздравительную корреспонденцию, не показывала ее отцу. Теперь пачку писем, открыток и телеграмм принесла на журнальный столик, возле которого все еще сидел Дробов.

Среди красочных новогодних открыток Андрей увидел открытку с танцующими зайчатами. Точно такую прислала из санатория Таня. Он не надеялся, что отзовется, думал, все еще сердится. Разговор его с Юркой дошел до нее. Юрка, как встал с постели, съездил в Бадан, рассказал все следователю. Потом следователь сам приезжал и вызывал Юрку дважды. Труп Склизкого не обнаружили. Возможно, что затянуло в какой-нибудь из подводных гротов, а может, и унесло в открытое море.

Одним из последних вопросов к Юрке был:

— Ну, а если бы догнали, то как поступили?

— Изуродовал бы подлеца! — ответил зло Юрка.

— Вот, вот, это уже самосуд. Для чего существует советское законодательство? Где доказательство, что не вы столкнули человека с обрыва?

— Не человек он, а гад!..

— …Пойми, Андрей, меня правильно, — сказала Дробову Таня, когда прощались они перед отъездом ее в санаторий, — все гораздо сложней, чем тебе кажется. Ты неплохой человек. Мне и в голову не придет такое. Во всем, действительно, виноват негодяй, а страдаем мы трое… И тебя жаль, и Юрку. Получилось не по-людски… Должна сама разобраться…