Лев Кукуев - Море в ладонях

Они шли назад держась за руки, волоча за тесемку санки. Он сказал о погоде, об оттепели, она ответила невпопад. Катались еще. И каждый раз он дышал горячей в висок, сердце его колотилось по-сумасшедшему… А из головы никак не выходил чеховский рассказ. Хуже того, Ершов подумал, что неправильно понял свою спутницу за столом, когда говорила она о счастье.

Собрались все у горки.

— Поздно уже, — сказала Ксения Петровна.

— Еще разок! — сверкнула глазами Катюша и, схватив санки, побежала на горку.

Сашка, завладев вторыми, не отставал от нее.

— Закурим, — предложил Ершову Дробов.

— Ну вот еще! — возмутилась Марина. — Свежего воздуха не хватает. — Судя по всему, у нее было неважное настроение. К ее разговору с Дробовым Ершов почти не прислушивался, был слишком занят Ксенией Петровной.

От шумного хоровода ряженых отделился гусар в валенках:

— Ба! Да здесь знакомые все лица! Привет и поздравления!

Черная узкая маска скрывала наполовину лицо гусара, однако каждый узнал в нем Игоря. Игорь раскрыл коробку конфет:

— Прошу!

В коробке крошечные сахарные бутылочки, наполненные ликером. Когда все взяли по конфете, Игорь воскликнул:

— Минуточку!

Он принял позу бывалого вояки, произнес потрепанный «восточный» тост за дружбу змеи с черепахой.

Но поскольку тост не произвел ожидаемого впечатления, Игорь выдал второй за вечную проблему любви между мужчиной и женщиной.

Несколько приотстав от Ершова и женщин, Дробов сказал Игорю:

— Все это, может, даже не глупо, не мне судить, но в твоем исполнении звучит пошловато.

— Видали мы этих дам! Строят из себя сахарных недотрог, а помани пальцем…

— Что?! Что?!

Дробов придвинулся к Игорю.

Игорь попятился:

— Юмора не понимаете! Сами-то анекдоты почище травите.

— Не ангелы. Травим. Но знаем, где и с кем!

— А-а!.. — Игорь махнул рукой, свернул к своим ряженым.

Марина заметно отстала от Ершова и Ксении Петровны. Дробов ускорил шаг, чтобы быстрее ее догнать. Той же тропинкой возвращались в поселок. Сашка сразу же запросился домой:

— Нет, дядя Витя, я не боюсь. Когда мама и папа дежурят на гэсе, я все время один ночую. Придут, скажут, ушел без спроса. А я обещал сидеть дома.

Как только переступили порог, Катюша зевнула и объявила, что хочет спать. Пришлось ее отпустить «на женскую половину». Долго не приходили Андрей и Марина. Уже выпили по чашке кофе, по коньяку, а их все не было. Громкость у телевизора убавили, чтобы не мешал спать Катюше. Наконец прозвучал звонок, но не входной, а телефонный.

— Ты откуда, Андрей?! — удивился Ершов.

— Из гостиницы!.. Новость слыхали?

— Какую?

— Мокееву сунули строгача. За плохую работу, за всякие там дела, предупредили о полном несоответствии!

— Бог с ним, с Мокеевым. Но тебе-то места у нас не хватило?

Оказалось, Марине рано утром ехать с американцами на Байнур, а ему утренним поездом в зверосовхоз. Из поселка до центра города десять километров. Подвернулось такси, завез Марину домой, сам в гостиницу. По крайней мере, на поезд не опоздает. За гостеприимство спасибо.

Ксения Петровна слышала разговор. Когда Ершов взглянул на нее, она была-чуть бледная и растерянная. Ей и в голову не приходили дурные мысли, а просто стало не по себе.

— Еще чашечку кофе?

— Спасибо. Не надо.

— Замерзли?! Вина?

Почти все актеры театра курили. Однажды и она попробовала затянуться табачным дымом. С тех пор к табаку питала отвращение. Но сейчас ей вновь захотелось притупить остроту воспаленного мозга, заглушить биение пульса в висках.

— Вы пейте. А мне, если позволите, я закурю.

Ершов сидел так, что мог наблюдать всю ее от пышного светлого облачка на виске до белых изящных туфелек на ногах. Свет зеленого абажура настольной лампы делал лицо Ксении Петровны непроницаемым. Она казалась серьезней, чем час назад, почти чужой, намного красивей. Он чувствовал себя увальнем в этом таинственном одиночестве с женщиной.

Отложив сигарету, она сказала:

— Нет, лучше выпью чашечку кофе.

Он налил. Желая ее успокоить, отвлечь от тягостных дум, сказал:

— Принесу раскладушку, поставим в комнате у Катюши. Вдвоем будет вам веселее.

Улыбка Ксении Петровны могла показаться даже обидной, язвительной.

— А если устроюсь я здесь — на диване? Зачем беспокоить ребенка?

Он ушел и вскоре явился с двумя простынями, подушкой и одеялом. Пожелал ей приятного сна.

Он долго не мог уснуть. Хотелось дьявольски курить, но сигареты остались на журнальном столике. Решив, что гостья давно спит, осторожно вышел и проскользнул в кухню, к буфету, чтобы взять новую пачку «Шипки». К его удивлению, в гостиной все еще горел свет. Сквозь стеклянную дверь, неплотно затянутую шторой, Ершов успел разглядеть Ксению Петровну. Она полулежала на локте, натянув одеяло по грудь. В глазах ее были слезы. Он рванулся к себе в комнату, бросился на кровать.

А Ксении Петровне случайно попал под руки Грин. Женщина отыскала то место, где затравленная молвой Ассоль наконец увидела в море долгожданные алые паруса. Тысячи последних страхов одолевали ее. Смертельно боясь всего: ошибки, недоразумения, дурной помехи, Ассоль вбежала по пояс в теплое колыхание волн, крича: я здесь, я здесь! Это я!

Каждый имеет право на свои алые паруса, право на счастье. Но у одних оно, как густой дикий мед, у других, как солнечный зайчик… И было до слез обидно, что внезапно пришла ей в голову безумная мысль, что она и Ершов с рождения созданы друг для друга. Но только она виновата во всем, только она. Виновата, что не смогла, как Ассоль, дождаться своего капитана, загубила обоих… Нет, не обоих, себя! Если бы было возможно начать жизнь заново, она бы ее прожила по-иному…

В ту ночь Ершов спал и не спал. Мысли его сплетались в видениях. То он катался с горки и не только держал крепко Ксению Петровну, а говорил ей, что очень и очень нуждается в ней. То нес ее на руках через рожь, через поле цветов. То вдруг они оказались в огромном сугробе. Он долго не мог выбраться из глубокого снега, а она, насмеявшись вдоволь, увидев, как он замерз, заплакала словно трехлетняя девочка, которой пообещали кусочек радуги за околицей и обманули. Радуга передвинулась за реку, а потом и совсем исчезла. Девочкой оказалась не девочка, похожая на Аленку с шоколадной обертки, а Катюша. Притом не сегодняшняя Катюша, а та, которая могла пришлепать в его комнату босиком, свернуться калачиком под одеялом, прижаться тепленьким задом, объявить, что хочет погреться, послушать сказку… А ведь день ото дня Катюша взрослеет. Появилось такое, о чем стесняется говорить и отцу. Чтобы ему самому начать разговор «о житейском», приходился быть осторожным и чутким. Легко оттолкнуть от себя человека, который по-женски еще не мудр, по-детски наивен… И Ксению Петровну Катюша стесняется. В ее присутствии становится с ним наигранно ласковой, очевидно, старается подчеркнуть лишний раз свои права на отца. То, что могло не волновать дочь вчера, сегодня в ее глазах обрело иные ценности…