Лев Кукуев - Море в ладонях

Головлев почувствовал, как красный дым застилает ему глаза, но чтоб не сорваться, не обложить густой бранью этого человека с холодным и трезвым умом, закурил.

— Все это, Леонид Павлович, не больше, не меньше, как козни ученых мужей, — донеслось до него. — Не мытьем так катаньем пытаются взять реванш…

Голос Мокеева креп, становился отчетливым, возмущенным:

— Я еще раз просмотрел официальные труды Института земной коры за последние двадцать лет и нигде не нашел, что в районе Еловска сейсмика превышает шесть баллов! Все наши проекты, расчеты исходят из этих же показателей. Исследование строительной площадки специалистами Гипробума подтверждает ранние выводы Института земной коры. Так откуда взялось одиннадцать баллов? Откуда, я спрашиваю?!

Головлев был сбит с толку:

— Значит, ты уверен, что это не так?

— В том-то и дело, — подтвердил спокойно и холодно Мокеев.

Они оба жадно курили. Форточки были закрыты, и потому сизый дым слоился над их головами, расплывался в углах кабинета, медленно таял.

— Почему, почему должен я сомневаться в моих данных? Почему не раньше, не позже, а именно сейчас заговорил Коваль о повышенной сейсмичности района?

— Может, до этого не было более пристального внимания к Еловску? Недостаточно изучался этот район? — усомнился-таки Головлев.

— Боже мой! — взмолился Мокеев. — У меня все лето работала авторитетная комплексная бригада. Сколько затрачено сил, энергии, денег! Извини, но так можно все взять под сомнение. Даже то, что земля крутится вокруг солнца…

Головлев встал, подошел к окну. Серый бродячий кот сидел на заборе, уплетал какую-то снедь. Внизу скулил и лаял завистливый щенок. Кот оказался умнее. Он не хотел оставлять удобное место, пока не насытится. Зато, как насытится, тут же легко исчезнет с глаз завистливого преследователя. Щенку ничего не оставалось, как глупо лаять… И Головлеву уже не хотелось ни говорить, ни спорить. Но и молчать он не мог.

— Давай отвлечемся, не будем пристрастны. Работали твои люди — согласен! Как принято теперь говорить: проделали определенную работу. Определенную, понимаешь?! Можем ли мы ручаться за достоверность их данных?

— Ты это оставь! — Мокеев достал носовой платок и вытер над переносьем лоб.

— Тогда отстаивай правоту своего института! Дерись, черт возьми! Шутка сказать, прекратить строительство до выяснения сложившихся обстоятельств. — Глаза Головлева снова сузились до черных блестящих щелок.

— А я и отстаиваю. Завтра же посылаю в Еловск группу специалистов с главным инженером проекта. Пусть на месте и проведут контрольно-изыскательные работы.

— Тогда почему ты не настоял на продолжении работ на главном корпусе?

— Я настаивал! Но заключение Института земной коры в Москву попало раньше, чем к тебе или ко мне. У Коваля тоже продумано все. Бьет под солнечное сплетение, из-за угла…

Головлев вернулся к столу. То, что говорил Мокеев, походило на правду.

— Кто приказал прекратить работы, Крупенин?

— Его первый зам. Звонил, требовал объяснения. А Прокопий Лукич на Дальнем Востоке. Теперь жди — нагрянет… Ты думаешь, мне легко? Всю ночь сегодня не спал. — И это походило на правду. Вот почему Головлев не сказал, что сотни его людей день и ночь спешили заложить фундаменты до наступления холодов.

Он спрятал в ладони лицо, потер с силой скулы, подумав, спросил:

— Неужели может случиться такая фиговина?

— Какая фиговина?

— Я об этом самом геологическом разломе Перова. О трещине в земной коре. И надо же ей оказаться под главным корпусом!..

Мокеев подался вперед, почти улегся грудью на стол:

— Ерунда! Ерунда все это! Совмещала геологическую карту с привязкой завода какая-нибудь девчонка, провела одну или две линии не там, вот и пожалуйста. Да и кто его видел — этот разлом?!

Головлев взъерошил затылок, раскурил новую папиросу. Он никак не мог успокоиться:

— Предположим, девчонка ошиблась. Геологи нагородили чепуху. Но строительство-то прекращено. Ты будешь вести дополнительные исследования, Институт земной коры отстаивать свое, а у меня летит государственный план, банк снимает деньги, люди потянут к ответу… А ведь кому-то придется отвечать за все это.

Мокеев откинулся на спинку кресла, побледнел, с трудом вымолвил:

— Договаривай…

— Я все сказал. Встань ты на мое место и так же заговоришь.

Они долго курили молча. Курили большими затяжками, жадно, не глядя друг другу в глаза. Казалось, что никотин легкой желтизной заливает лицо Мокеева, взгляд делается возбужденным, болезненным:

— Довольно странно рассуждают многие. Чуть что ошибся проектировщик — голову снять с него. Ты не подумай, не о себе я. А вот ученый ввернул палец в небо — ему хоть бы хны. Почему их на скамью подсудимых не садят?! Все они заодно: и Коваль, и Платонов, и Королев. Даже примкнувшее к ним на лоне Байнура будущее светило науки Дробов считает нужным облаять тебя. Почему я должен верить тому же Ковалю — автору этой мазни?! — И Мокеев с силой опустил свой жилистый худой кулак на папку с заключением Института земной коры.

Головлев встал, прошелся по кабинету, остановился напротив Мокеева:

— У меня недавно был Ершов. Знаешь, конечно, его. Думаю, не дурак. Да и пишет прилично, только не про нас. Долго мы с ним говорили. Он больше слушал, записывал, а напоследок спросил. Знаешь, о чем?

— Откуда мне знать, — пробурчал недовольно Мокеев.

— Вот вы, говорит, инженер-строитель. Ваше святое дело украшать жизнь человека, делать его счастливым, помочь построить быстрее общество, о котором мечтал человек веками. Вы горой за завод на Байнуре. А не получится так, что потомки внесут ваше имя в черный список тех, кто совершил перед человечеством преступление? Не заложили ли вы уже сейчас себе такой памятник?

Мокеев сжался, насторожился:

— И что ты ответил?

— Ответил: потомки нам скажут спасибо!

— Зачем же вспомнил его слова?

— В память запали. И еще любопытное он сказал: «Люди, может, забудут тех, кто построил Мирный и Комсомольск, Бирюсинскую и Красноярскую ГЭС, забудут не потому, что неблагодарны, а потому, что живем в век великого созидания. Героизм в наше время дело привычное и даже обязательное. Но поколения не забудут тех, кто загубит Байнур, загадит реки, уничтожит леса, превратит благодатный край в пустыню…»

Мокеева начинало знобить. Очевидно, он вчера простыл в машине. В голосе появились хрипловатые нотки:

— Немало таких, кто ждет, чтобы я поднял руки! — сказал он гневно. — Не дождутся! Место заводу там, где он строится. Питать его будет Байнур и тайга этой зоны. Мы можем выбрать сотню новых площадок на озере, и сто раз подряд нам совать будут палки в колеса. Какого черта в наших делах понимают художники, журналисты, артисты, писатели? Нагуливают дешевый авторитет спасителей Байнура! А сколько вони от их возни!