Лев Кукуев - Море в ладонях

— Нравится? — спросила Светлана, повернувшись к Тане.

Таня не поняла, что именно: новая ли прическа или статья в газете. Ждала она худшего. Главное — какие сделает выводы Дробов, а стало быть и газета, опубликовавшая статью.

— Отстань! — ответила Таня и стала читать про себя.

«…В Байнуре обитает 1300 видов растений и животных. Это больше, чем в тропическом озере Танганьика, с которым он имеет некоторое сходство. Среди животных около 70 процентов видов, кроме Байнура, нигде не встречается. Наблюдается образование и новых форм животных… Особое место занимают байнурский тюлень и омуль…

Из 50 видов рыб 14 водится только в Байнуре. Из них два вида глубоководной. Они совершенно не имеют чешуи, полупрозрачные из-за большого количества жира. Рыбы эти живородящие. Жир их, как целебное средство, издавна пользовался большим спросом среди древних тибетских лекарей…»

Таня отложила газету. Все, что она прочитала, Андрей говорил не раз. Нет, надо дочитать до конца:

«…Горы, окружающие Байнур, сравнительно молоды, и в них протекают горообразующие процессы. Нам недаром известны многочисленные землетрясения. Берега озера постоянно опускаются или поднимаются… Вокруг более ста целебных источников, которые излечивают многие болезни лучше знаменитых источников Кавказа и Крыма.

Нет в мире озера, которое бы пользовалось такой громкой славой. Укоренившееся с давних времен представление о неисчерпаемых богатствах Сибири вызывает среди ученых законное опасение за сохранность Байнура и окружающих его лесов».

Таня перевела взгляд на последний абзац:

«…Долг общественности и, в первую очередь молодежи, оказать всякое содействие культурному использованию богатств Байнура, охране его!»

— Фитиль?! — не без ехидства сказала Светлана.

— Кому?

— Тебе, всем вам! — Она в пальто уселась на свою постель. От этого Таня никак не могла ее отучить и раньше.

— А тебе?

— Мне что?! — вскочила Светлана. — Я мало идейная. — Она прошла снова к зеркалу, крутнулась на каблучке. — Где ни жить, лишь бы жить. Я с твоим Дробовым быстро поладила бы. Каждый день бы таскал мне омулей копченых. А вот ты не умеешь жить. И чего только парни липнут к тебе?

— Наверное, оттого, что я к ним не липну.

— Да?! А я липну и не стесняюсь. Один раз живу…

— Вот и живи, чтоб не стыдно было!

— Слушала эту песню в школе еще… Чем больше слушала, тем больше по-своему жить хотелось. Одно и то же, одно и то же… Делай так, а не так…

— Кстати, Дробова оставь в покое. Он не был моим и не будет.

— Вот как?! — искренне удивилась Светлана. — Подари его мне! — Она заломила руки за голову, приподнялась на носках и вытянулась перед зеркалом. Грудь ее стала выше, рельефней. Заразительно зевнув, Светлана провела ладонями по крутым бедрам. — Замуж хочу! Поняла? За черта с рогами пойду, лишь бы любил. Вчера Людка Бежева ушла в очередь за капроновой кофтой, попросила меня приглядеть за Танюхой, а Танюха ревет и ревет. Сунула грудь ей. Ротик малюсенький, влажный. Прижалась губенками — нежными, розовыми. Чмок, чмок… А я сижу, шевельнуться боюсь. По всему телу пошла истома, сладкая дрожь. Разлилось что-то по груди, сердце колотится, как окаянное… А ты говоришь, Дробов… Где тебе это понять, сухарь зачерствелый!

Таня склонилась над столиком, показалась Светлане смертельно бледной, разбитой недугом. Светлана вскочила. Всю жизнь она жалела себя за свои неудачи, жалела других, даже тех, кому делала больно. Она подошла, и Таня почувствовала на плече упругость горячей груди, которой Светлана пыталась вскормить чужую дочурку… И по Таниному телу прошла сладкая дрожь. И она вновь ощутила, что не просто существует на земле, а живет, что и ей не чуждо все то, что не чуждо Светлане. Только у Светки себя проявляет земное бурно и протестующе, а в ней пока сдержанно, настороженно. Придет время, и она испытает всю горечь и жажду жизни…

Светлана уселась рядом:

— Ты не обиделась, да?.. Не сердись… Я только и слышу: война, война. Половина всех фильмов — война, в театре — война, в газетах — война, по радио — война… А эта — гражданская оборона… На лекциях тоже война… Ты знаешь, подлец, который запудрил мне первым мозги, он всегда говорил: торопись, ничего не увидишь. А ты говоришь: живи, чтоб не стыдно было! Воровать — стыдно! Шлюхой немецкой стать — стыдно! Это дурак и тот знает. А вот, что не стыдно — никто не знает. Чуть что, Островского нам суете, Зою… А ты можешь поверить, что и я на ее месте никогда бы не стала доносчицей, ушла в партизаны?! Сомневаешься? А я себя знаю. Зато не знаю, как бы она на моем месте жила… Да и ты не знаешь, никто не знает! Скажешь, опять за свое?

— Не скажу.

— А ты подумала когда-нибудь, что будет с нами, если все мы будем похожи один на другого как две капли воды? — И, не дожидаясь ответа, она продолжала: — Вымрем, как кролики от мокреца. Есть такая кроличья болезнь. В ветеринарном о ней услыхала. Сбежала, когда начали проходить искусственное осеменение. Вымрем! И не будет у нас ни героинь, ни героев. В лучшем случае в муравейник превратимся…

Таня слегка отодвинулась, но вовсе не потому, что Светлана стала ей неприятней. Наоборот, ей хотелось взглянуть Светлане в глаза, до конца разобраться в человеке, с которым вместе и ест, и пьет, и спит.

А Светлана все говорила. Говорила, быть может, жестоко, но убежденно. И Таня тут поняла, что в суете сует, думая о бетоне и механизмах, о заседаниях и совещаниях, о массе других неотложных дел, позабыла о главном, о человеке. Позабыла, что стройка и то, что делается здесь, на Байнуре, все работать должно на человека, а не против него. Иначе труд людям не в радость, а в тягость.

Светлана вздохнула.

— О чем ты? — спросила Таня, собираясь с мыслями.

— Да все о там. Как принято говорить, о положительном герое.

— Светка! Все мы, конечно, разные люди — не муравейник… Возьми Люду, Юрку, Мишу…

— Ты опять, как всегда, за свое — не вытерпела Светлана. — Что Люда?! Люда как Люда — обабилась, вкалывает, стирает… Только разве Танюха прелесть у нее!.. Миша — портфель и очки… Юрка лезет к тебе жениться, а ко мне, подлый, не прочь подкатиться по другой нужде… Ты найди среди нас Матросова, Зою, Островского! Где они?! Ты думаешь, я на них злюсь?! Нет! Я злюсь на тех, кто треплет по каждому поводу их имена, опошляет… Чуть что, и на закуси Матросовым, равняйся на Зою… Хорошо, что «смирно» еще не кричат… Мертвые не бывают правофланговыми. Я равняться хочу на героев моего поколения.

— И я такая, как те, которых ты так? — спросила Таня.

— Ты не такая, когда вот так как сегодня… когда танцуешь, когда поешь… А стоит влезть тебе на трибуну, и можно подумать: росою питаешься, а медом… Ну ладно, кажется, без того наговорила три короба…