Лев Кукуев - Море в ладонях

— Нет, почему? Мне на пользу, — сказала Таня. И вышло опять по-казенному.

— Если на пользу, то хорошо, — согласилась Светлана. Теперь ей хотелось уже объяснить, почему она так говорила. — Смотри что творится: пацанам восемнадцать лет, а они уже в загс. Пусть папа с мамой их кормят. Мне двадцать три, и я для парней старуха… Ну, а Мишка Уваров пижон. Делает вид, что всем интересуется, во все вникает, занят по горло. Одно по тому у него: мы должны, мы обязаны, равняйтесь на передовых. Неделю назад маня призывал по тебе равняться. Я ему: в клуб приходи, там и поговорим. Он мне: клуб к делу не относится. Ему, дураку, невдомек, что я-то знаю тебя лучше, чем он…

Люда, Миша и Юрка оказались легкими на помине. Едва успела Светлана договорить, как приоткрылась дверь и просунулась Люда:

— Входите ребята. Все в порядке, — позвала Люда парней.

— Посоветоваться надо, — как можно солидней сказал Тане Миша и поправил большие роговые очки. Его узкое мальчишеское лицо было озабоченно. До недавнего времени он работал в Баданском райкоме комсомола, теперь освобожденным секретарем комитета комсомола стройки. — Статью в молодежке читала?

— Садитесь, Михаил Гордеич, — указала на табуретку Светлана, зная прекрасно, что отчество Миши не Гордеич, а Григорьевич.

Миша слегка зарделся и сел рядом с Юркой.

— Читала, — ответила Таня.

— Что скажешь по этому поводу?

— Разрешите доложить? — вмешалась Светлана.

— А что я скажу? Ничего! — пожала плечами Таня.

— Хорошее дело, — ласково поклонился Юрка. — Так я поверю вам, Таня, без честного слова.

— Не мешай, — остановил Юрку Миша. — Так вот, Таня, ребята предлагают обсудить статью на комитете, а протокол послать в редакцию. Это же выпад против нашей статьи!

— Представителя газеты и Дробова надо вытащить на комитет! Разделать их под орех, — не унимался Юрка.

— Приглашай и разделывай, — сказала категорично Таня и тут же добавила в Юркином плане: — А мне заложи дрожки…

— Ты понимаешь, Таня, — заговорила Люда, желая настроить всех на мирный лад, — сегодня девчата моей бригады говорят: читаешь эти статьи и получается, что вредители мы. Долг комсомольцев охранять наши сказочные богатства, а мы их губим. Говорят, уезжать надо со стройки. Рано или поздно, закроют ее… И воскресники зря проводили, и все делаем зря…

— Такие пусть едут!

— И пусть обеспечены будут счастьем до самой старости, — подхватил Юрка. — Сегодня отвалят одни, завтра другие… А кто завод будет строить?!

Миша нахмурился:

— Подождите, ребята. Это не деловой разговор. Давайте по порядку.

— Почему ты возражаешь, Таня? — спросила Люда.

— Да потому, что поставим себя же в глупое положение. Где говорится, что стройку надо закрыть? На читай! — и Таня наугад стала читать: «А иногда верховик принесет с восточного берега огромные валы, и шуршит галька по дну, выкатываясь далеко на берег, а волны мерными ударами бьют о скалы, и озеро гудит в своей неистощимой силе…» И мы станем на это реагировать?! Да пусть сюсюкают, сколько угодно!

— И что вытекает из этой логики, если человек интересуется личным счастьем? — спросил всех Юрка, не без намека на отношения Тани и Дробова. — Я вас спрашиваю, господа присяжные?

Таня вспыхнула. Светлана встала, смерила Юрку недобрым взглядом:

— Ты, паря, немножко угорел сегодня, на солнышке перегрелся. Говори, да не заговаривайся! Тебя и так насквозь видно. Первый баламут в Еловске. Тоже мне, в созидатели лезешь… Таня права! А потом, у нас свободная печать. А то — вызовем, разделаем! Против слова надо словом бороться, а не кулаками махать… И я тоже читала статью, даже понравилась…

Она села и обвела всех взглядом, словно хотела сказать, что выступала «под занавес», что пора расходиться.

Так и ушли ребята ни с чем. Каждый остался при своем мнении. Таня долго еще не могла уснуть. Перед нею вставали то Дробов, то Юрка. Парень Юрка хороший… товарищ… Грубиян, а не злой… Дробов умный, умнее их всех вместе взятых… Мужлан. Не поймешь его сразу. Только, когда на него нападают, хочется защищать… Когда он нападает, дать сдачи… А Светка права! Не так комитет работает. И Миша… Что Миша? Добряк! Мало. Мало этого. Очень мало… Тут надо души уметь читать, как книги… Не от инструкции идти… Быть первооткрывателем…

А через неделю Юрка разыскал Таню в столовой:

— Держи глаза открытыми, Таня, дождались!

— Не кричи так громко! В чем дело?

— Полетело все к черту. На хвост наступили — не выдернешь! Работы на главном корпусе велено прекратить!

— Ты что, смеешься?! — Таня подошла к Юрке вплотную. — Ну! Не тяни!

— Не до смеха, старушка, когда печь не топлена, а тесто по полу расплылось…

И Таня поняла — Юрка не врет.

— Говори, что случилось? — она потянула Юрку за рукав в сторону от прохода.

— А я почем знаю. Мне ребята сказали. Был на объектах сам Головлев…

— Пойдем в комитет, к Мише Уварову!

Но Миша сам ничего не знал:

— Идем к начальнику стройки! — сказал он решительно.

— Некогда, ребята! Сейчас некогда, — сказал Головлев, усаживаясь в газик. — Работы по сооружению главного корпуса велено временно прекратить. Вернусь — все объясню Вот! — И Головлев показал папку с бумагами.

Таня успела прочитать на обложке лишь то, что было напечатано крупным шрифтом: ЗАКЛЮЧЕНИЕ БИРЮСИНСКОГО ИНСТИТУТА ЗЕМНОЙ КОРЫ ПО СТРОИТЕЛЬСТВУ ЕЛОВСКОГО ЦЕЛЛЮЛОЗНОГО ЗАВОДА.

— Вернусь, приходите! — крикнул из газика Головлев.

Головлев примчался в Бирюсинск к концу рабочего дня.

— В Гипробум! — сказал он шоферу, зная, что Мокеев любил уходить последним из института. Он не просил доложить о себе, прямо в фуражке, в плаще пересек приемную и рванул за массивную бронзовую ручку тяжелую дверь.

По-птичьи втянув голову в плечи, Мокеев сидел в глубоком кожаном кресле. Увидев вошедшего, вздрогнул от неожиданности и выпрямился.

— Ну что, Модест Яковлевич, дожили, значит! — гремел Головлев. — Прикрыть решили стройку? — Он бросил фуражку на первый попавшийся стул и уселся напротив Мокеева.

Пушок на голове Мокеева вздыбился, словно к нему поднесли большой наэлектризованный гребень. Жилы на шее вздулись буграми, лицо на мгновение исказилось и начало медленно наливаться краской.

— Пугать приехал?

И без того узкие глаза Головлева совсем превратились в черные щелки:

— Я не леший! Разобраться! — Он положил на стол папку с заключением Института земной коры. — Да и ты, очевидно, не из пугливых.

— Послушай, — тихо сказал Мокеев, облизывая губы, — жизнь и без того потрепала изрядно нас. — Он пододвинул Головлеву пачку «Казбека», папиросам этим за последние тридцать лет ни разу не изменил. — Кури! Когда я волнуюсь, то много курю. Пить не пью, а курю…