Лев Кукуев - Море в ладонях

Ершов уже мог передвигаться от нар к печи, от печи к нарам. Кеша перед уходом наносил в избу дров, наполнил ушат водой, приготовил, как это велела Зара, большой чугун и ванну. В доме перегородок не было. Печь стояла ближе ко входу, во всех четырех углах — нары. В одном простенке — стол, в другом — подобие посудного шкафа, а в третьем — неизвестно как попавший сюда старый комод.

Ершов тревожно прислушивался к пурге за окном, а на противоположных нарах все громче стонала Зара.

Наступила полночь, пурга не стихала. Окна забило снегом, словно избу засыпало с крышей. У опушки жутко, протяжно завыли волки. У Ершова от поясницы к затылку пробежали мурашки. Хоть Кеша родился и вырос в тайге, но голодная волчья стая, к тому же в дурную погоду кому угодно помеха. Зарины вопли резали бритвой по сердцу.

— Потерпи, Зара, потерпи, — говорил он ей. — Все будет хорошо…

Зара крепилась, сколько могла, вновь стонала. Ему хотелось спросить, не рожала ли раньше она, но спросить не решился. Очевидно, Зара была лет на десять старше Кеши. Крепкая, сбитая, широкая в плечах — под стать своему мужу здоровьем и силой. Знал супругов Ершов сравнительно мало, но с первой же встречи заметил: таежник добр и заботлив к подруге и Зара к нему добра и приветлива.

— Родишь сына, Зара! Кеша-то будет доволен! Легко побежал на лыжах, скоро вернется. Чай пить будем. Спирт в моей фляжке есть…

Ершов пытался утешить, казаться не хворым, способным в любую минуту помочь. Он шаркал унтами по грубому полу из толстых плах, подбрасывал в печь поленья, подходил к столу, гремел чашками, кружками, отвлекал женщину от тяжелых дум.

А Кеша не шел, да и трудно было представить, как можно ночью в такую пургу дойти.

Крик Зары вонзился в виски, в поясницу, заставил от боли зажмуриться. Горячая волна прихлынула к лицу Ершова, на лбу выступил мелкий пот. Он вытер его рукой. Ощущение: словно размазал горчичное, липкое. Один на один в доме с ним человек. Не умирать же собралась Зара — рожать! Так с чего же трясется мужчина, пугливо прислушивается к каждому шороху, скрючился в три погибели?!

Он припомнил, где у хозяев белье и простыни, чистое полотенце, аптечка. Из своего рюкзака достал спирт, налил с полстакана и выпил. Не переводя дыхания, хватил глотка три воды, чтобы не обжечь гортань.

Свет теперь его не устраивал. Лампа не освещала топчан и тот угол, где мучилась роженица. Лампу он переставил на тумбочку. Лицо Зары было мокрым, губы искусаны до синевы, сама казалась совсем разбитой и подурневшей.

Поставив чугун на печь и не имея сил поднять наполненное ведро, Ершов принялся большим деревенским ковшом носить воду из ушата. За этим занятием он коротал время, «разминал поясницу». Только наполнив чугун, он вспомнил: нужны будут ножницы, нитки. В шкатулке с нитками он долго рылся. На его взгляд, не было достаточно прочных. Черные он сразу отверг. И, наконец, выбрав каток самых толстых, нарезал несколько ниток длиною в метр. Оставалось их ссучить. Спиртом обмоет, когда придет время.

На тихие стоны Зары он больше не реагировал, не обращал внимания, как прежде. Но когда из ее груди вырывался крик, коробивший душу, он спешил к Заре, пытался понять: началось или нет, поправлял одеяло, подушку.

— Там… в комоде… чистая старая юбка… дайте, — попросила она, когда стало ей чуточку легче.

Он принес. Зара попыталась подняться, он не позволил.

— Лежите, лежите. Я помогу…

И сразу между людьми установилось то удивительное, что не размежевывает, а сближает, объединяет их в тяжелые минуты. Зара поняла: неважно, кто рядом — мужчина или женщина, важно, чтоб был человек.

Вскоре она попросила чистую простыню. Старая юбка уже была не нужна. И тут Ершов окончательно осознал: поздно надеяться на врача и Кешу. Он подготовил ванну, прошпарил ее кипятком, промыл слабым раствором марганцовки. На один табурет, поближе к печи, поставил ванну, второй табурет принес для себя. Знал, что над ванной долго не выстоит. Лучше сидеть, если мыть малыша.

Ветер не затихал, швырял по-прежнему в окна снег, ломал макушки деревьев. Но было уже не до ветра. И Ершов молил, чтоб проклятый радикулит не лишил сил прежде времени. В голове шумело, но не от спирта. Спирт просто не действовал. Казалось, все, что творится, творится не наяву, пришло с дурным сном, душит, не выпускает… И делал все Ершов почти механически, инстинктивно.

Остального Ершов не сумел бы пересказать даже под страхом пыток, хотя отчетливо, резко себе представлял до сих пор. Вечность и миг относительны. Относительны муки и сладость. Не чувствуя боли в спине, в сверхчеловеческом напряжении воли он помог женщине разродиться, принял скользкое, липкое, теплое, без признаков жизни.

Новорожденный молчал.

У Зары дико смотрели глаза, из горла донесся хрип. На лице роженицы было столько страдания, мольбы, что, пересилив онемение, Ершов затряс малыша, зашлепал по ягодицам… Безвольное тельце новорожденного конвульсивно дернулось, вдохнуло жизнь…

И только когда пронзительный крик в мир входящего перекрыл материнский стон, Ершов почувствовал, что к нему самому возвращается жизнь. Зара облегченно упала щекой на подушку.

Проспиртованной ниткой Ершов перевязал пуповину, отрезал, прижег йодом. Наполнив ванну водой, стал отмывать крикуна от пят до плешинки.

И еще ушло добрых четверть часа, пока он прибрал за роженицей, постлал ей чистое, уложил рядом внезапно смолкшее и уснувшее родное ей существо.

А Кеши, которому Зара подарила-таки мальчишку, все еще не было.

Ершов не мог стоять на ногах. Руки и ноги тряслись, воздуха в душной избе не хватало. Он накинул на плечи тулуп, нахлобучил на голову шапку и вышел. Пурга утихла. Волки не выли. Голод погнал их дальше в тайгу. Ершов сел на завалинку, запахнул тулуп и, жадно глотая воспаленными губами мороз, закрыл глаза. Через две-три минуты он уже спал, не думая о себе, о болезни, не ведая страха. Проснулся оттого, что его приподняли сильные ловкие руки. Ершов старался стоять, но не мог. Кеша и врач втащили его, раздели, уложили на топчан.

Осмотрев роженицу и ребенка, врач сказал Ершову:

— Вам позавидовать может и опытная акушерка.

Потом напоили его крепким чаем с малиной, спину и грудь натерли спиртом до красноты, укрыли так, что он сразу вспотел…

С той памятной ночи не проходило зимы, чтобы Ершова не трогал радикулит. К этому недугу он так привык, что мог обходиться и без врачей. Но обойтись без формальностей нелегко. Нужны медикаменты, рецепты, больничные — оправдание «бездеятельности».

Марина шла в магазин, когда увидела у ершовского коттеджа санитарную машину. Все, что могло случиться с людьми в этом доме, ей было небезразлично. С врачом и Катюшей встретилась на веранде. Значит, плохо с Виктором Николаевичем. Катюша же крикнула в дверь: