Галимджан Ибрагимов - Дочь степи. Глубокие корни

Тучи рассеялись, небо прояснилось. Не просохшая после дождя широкая, ровная зеленая степь сверкала издали морем изумрудов. Детвора, уныло сидевшая в юртах, оживленно рассыпалась по степи. Джигиты, девушки под любым ничтожным предлогом скакали из одного джайляу в другое. Радостно ржали жеребята, продрогшие от дождя и холодного ветра. Якты-Куль сиял серебряным диском. Настроение вернувшихся с кладбища поднялось, чувство подавленности, навеянное похоронными церемониями и пасмурным днем, рассеялось.

Аул состоял из пятнадцати юрт, пять из них принадлежали Байтюре и Якупу. Каждый, соответственно положению, занял место в этих юртах. Для тех, кто там не поместился, приготовили табны под открытым небом.

По обычаю, сначала прочли коран, духовенству снова роздали садака. После этого Байтюра, дженаза, кладбище были забыты. Печальное застолье превратилось в веселый пир, в состязание в остроумии и находчивости. Кумыса у бая было вволю. К тому же близкие и родственники покойного привезли кумыс в турсуках и саба. Еды тоже было без счета. От выпитого кумыса в головах шумело, глаза разгорелись, языки развязались.

В большой юрте, жилище бая, сидели самые почетные люди — родоначальники, аксакалы, бии, баи. На самом почетном месте — Биремджан-аксакал, по одну сторону его — Якуп, Янгырбай, по другую — Сарсембай, его сват Сарыбай, далее Арсланбай, Калтай и еще множество мужчин. Азым-эке надел чапан усопшего и в этом несколько смешном виде прислуживал сидящим; оживленный, раскрасневшийся, он так и сыпал шутками.

Бирем-эке говорил о прошлом. Ругал Эбельхаир-хана, гневался на татарского генерала Тевкилева за его недобросовестное посредничество. Тонко намекнул на то, что и здесь не обошлось без собственных Эбельхаиров и Тевкилевых, что Найманы, будучи ханами и султанами, способствовали закабалению народа в рабство белому царю. Особое внимание уделил он героям-казахам, восставшим против них, долго рассказывал о далеком Кетибаре… Его слова — отрава для сторонников Якупа и Янгырбая, праздник для Сарсембая. Янгырбай и Арсланбай даже обменялись парой колкостей, едва прикрытых улыбками. Но благодаря действию выпитого кумыса дело кончилось шуткой, и все остались довольны. Азымбай лез из кожи, чтобы поднять настроение. Когда, наконец, вернулся акын, оставшийся оплакать бая на его могиле, все почувствовали облегчение. Азым-эке подхватил его под руку, пирующие подвинулись, давая акыну место в центре табна. На киреге висели зеленый чапан и шапка, расшитая позументом.

— Азым-эке, надень их на акына. Такова была воля брата, — не двигаясь с места, распорядился Якуп.

Азымбай подбежал, с шутками-прибаутками взял указанные вещи и надел их на акына.

— Благодарствую, — проведя руками по лицу, промолвил акын и потянулся к домбре, привешенной у пояса. — Байтюра наш был единственный… Потеря его ранила сердце… Замолкла и домбра моя, как только светлой зарей узнал я о черной смерти. Если разрешат старшие, она сейчас не прочь прозвенеть грустной песней, — сказал он и, не дожидаясь ответа, под аккомпанемент своего вечного спутника запел одну из народных песен:

— Так пели в старину, но теперь лучшие мужи есть и в Сары-Арка, — сказал акын и стал поодиночке восхвалять присутствующих и знаменитых людей своего народа. — Есть среди нас старец. Лета большие, ум высокий, и хоть не видят очи его, но чистое сердце пылает от тяжелых бед казахского народа, — первым отметил он Биремджан-аксакала.

Род его идет от самого Чингиса, течет в нем кровь ханов, султанов. Этот сын хорошего отца теперь стал иль-агасы, — остановился он далее на Якупе.

Потом молча, призадумавшись, стал перебирать струны и, глядя на Арсланбая, начал:

— Величие отца твоего покрыло всю степь. Сам ты хоть и молод, но сияет на лбу твоем свет мудрости, сердце твое полно молодецкой удали.

Звуки домбры и песни привлекли народ из других юрт. Людей набилось до отказа, подняли боковые кошмы, и юрту со всех сторон облепили женщины в покрывалах, мужчины в малахаях.

Акын, будто ничего не замечая, продолжал:

— Терпения у тебя много, богатство большое, и хоть не родовит ты, но мужествен. Будь же орлом среди ястребов, — обратился он к Сарсембаю.

Увидишь врага — кидаешься как сокол, услышишь боевой клич — вскакиваешь на коня, — пропел он про Янгырбая.

Под конец, изменив мотив, полушутливо обратился к Азымбаю:

— Не жалуйся на бедность, на малое счастье: уготовлен тебе трон в раю.

Это всем очень понравилось.

— Ай, почтенный Толсомджан, создатель наделил тебя красноречием с избытком! — засмеялись слушатели.

— Акын, светик мой! И днем и ночью просил я господа: «Дай богатства, дай счастья» — не внял он мольбе моей, а что дал, то погубил джутом, — обиженно отозвался Азым.

— Бай умер, тебе остались шуба и чапан. Неужто ты все еще недоволен? — насмешливо спросил Сарыбай.

Вопрос его всем показался грубым. На злом лице Янгырбая заиграла насмешка, когда он ответил:

— На такое красноречие способны только вороные жеребцы, родившиеся от плохой кобылы.

Это был намек на низкое происхождение рода Кара-Айгыр [64] Кара-Айгыр — дословно: вороной жеребец. .

Кумыс ударил в голову. Сзади поднялся казах из рода Кара-Айгыр и язвительно заметил:

— Что бы остальные ни сказали, не буду я в обиде, но уж если Янгырбай начнет хвастаться своим Дюрткара, украденным у туркменов, сможет ли казахское общество удержаться от смеха?

Это было прямой резкостью. Такое предание действительно существовало, и для Янгырбая оно было черным пятном, упоминание о котором заставило его вспыхнуть.

Он потерял самообладание, вскочил на ноги и выхватил из-за пояса плеть. Колкости, ругань, крики слились в общий гам. Сначала буйствовали два рода — Кара-Айгыр и Дюрткара. Вскоре к ним присоединились Сарманы и Кзыл-Корты.

— Или вы забыли о роде жирных Найманов, стоящем выше всех остальных родов? — сгоряча крикнул Азымбай.

Это было большой ошибкой. Тут уж поднялись люди из рода Танабуга, до того сидевшие молча. Найманы были их извечными врагами.

— Хоть и называются Найманы жирными, но путь их не гладок, — прервал кто-то Азыма.

— Я не отрицаю плохого, но кто закроет глаза на все хорошее, что сделано Найманами? — вмешался Якуп.

Это подлило масла в огонь. Старинная вражда за земли, воды, джайляу, за главенство, прикрытая покрывалом принадлежности к тому или иному роду, затушеванная по случаю похорон, сразу обнажилась. Кровь разгорелась, глаза засверкали, рука сжала плеть. Услышав, что «Найманы ничего, кроме хорошего, народу не сделали», Арсланбай вскипел и замахнулся плеткой: