Галимджан Ибрагимов - Дочь степи. Глубокие корни

Потом отсчитали одного верблюда, двух шелудивых жеребят, одну кобылицу, корову и четыре овцы и все скопом дали первой группе мулл. Дележ они должны были произвести сами. Так же захватив уздечки в полы своих одежд, муллы отвели дареных животных в сторону и совершили молитву.

Далее наделяли фидией и в одиночку и по группам. Муллу вызывали не по его имени, а по имени его бая.

— Мулла Ис-Ахмета, поди сюда!

Церемонным шагом подошел казанский шакирд Зяки Фяхми, в джуббе, в штиблетах и каракулевой шапке, надетой на длинные волосы. Он робел, конфузился. Ни на кого не глядя, принял шелудивого жеребенка, преклонив колена, совершил молитву и вместе с даром скрылся с площади.

— Мулла Буребая, поди сюда!

Бородатый татарин Сейфулла, в белой шапке, желтом джиляне, в больших каушах, без малейшего стеснения, смело, будто говоря: «Я беру то, что мне полагается», остановился около пестрого вола, прикинул в уме: «Рублей двадцать стоит скотина», — и, помолившись, привязал его к ближайшей телеге. Желая определить откормленность вола, откровенно пощупал ему хребет и ребра.

Так роздали весь скот.

Несколько в стороне стояли два странствующих араба. Им дали по золотой десятке, сказав, что возиться с продажей скота им было бы хлопотно.

Покончив с духовенством, начали раздавать подарки почтенным казахам. Среди подарков имелось множество чапанов стоимостью от двух до тридцати рублей, несколько дорогих ковров, пять отрезов сукна по четыре аршина в каждом. Все это роздали в строгом соответствии с родовым и партийным положением и возрастом.

Из близких покойному подарок получил каждый. Кроме них, подарки получили бии, аульные управители и аксакалы. Старому Азымбаю дали хорошую шубу и кепе покойника. Старик, накинув лисий тулуп на плечи, взял зеленый чапан в руки и ходил, довольный, улыбаясь, как ребенок, получивший игрушку.

«Несколько дней тому назад, после посещения Биремджан-аксакала, заехал я к Арсланбаю и наговорил немало в пользу Сарсембая. Не совершил ли я этим ошибки? Как же я, одевшись в одежды Байтюры, сев на его коня, пойду против Найманов?» — уколола его мысль.

Однако не все были довольны подарками так, как был доволен Азымбай. Например, брату Калтая, Сарыбаю, казалось, что он получил подарок худший, чем Янгырбай, хотя по положению они были равны.

Детям и калекам роздали медяки.

Наконец со всеми делами было покончено.

Арбы, оседланные кони тронулись. Народ помчался на кладбище. В ауле остались одни женщины.

Казахи, забывшие на мгновение свои распри, как только сели на коней и выехали в степь, опомнились. Будто по уговору, каждый род, каждая группа обособились. До кладбища было верст десять. Всю дорогу шло подвижное, летучее собрание, где люди, сидя на конях, совещались, составляли тайные планы.

Сарсембай и Арсланбай ехали верхом. Бай увлек с собой и Сарыбая, и они втроем разыскали среди мчащихся без пути-дороги людей Биремджан-аксакала. Сам старик ехал в тарантасе. Рядом с ним сидел акын Толсомджан. После обмена приветствиями акын пожаловался:

— Почтенный отец, Бирем-эке, ты все бранишь меня…

Старик прервал его:

— Я знаю, что говорю. Борода твоя начинает седеть. Не пора ли образумиться? Весь век свой хвалишь родовитых, ругаешь бедных. Не лучше ли взять пример с великих акынов Сары-Арка — Абая и Тургайбая!

В присутствии акына о партийных делах поговорить не удалось — акын был сторонником Найманов. Оставив старика, трое всадников ускакали вперед.

Поодаль в стороне пять-шесть верховых казахов на ходу о чем-то совещались. В центре мчался Якуп. Тут же были Янгырбай и Азым.

— Арсланбай, видал Азым-эке? — кивнул в их сторону Сарсембай.

Джигит махнул рукой.

— Податлив старик — шуба и чапан примирили его.

— Этому глупцу я дал бы не только шубу и чапан, а оседланного коня и верблюда с верблюжонком, — промолвил молчавший до того Сарыбай.

— Похоже, что людей, которым оседланные кони и верблюды с верблюжатами придутся по вкусу, окажется немало, — многозначительно ответил Сарсембай.

Среди этой скачущей толпы были представители многих родов, и все же в разговорах, в группировках намечалось два основных течения. Танабуга, Кзыл-Корт, Кара-Айгыр группировались вместе, их тянуло к Сарманам. Роды Дюрткара и Алтына крутились около Найманов.

На глаз первая группа была многочисленнее.

Сарсембай что-то прикинул в уме и сказал спутникам:

— Они хвалятся родовитостью, но мы победим численностью. Видишь, сколько нас?!

Впереди, на берегу большого озера, показались низкие белые мазанки. Прежде это было джайляу Бирем-эке, но десять лет назад здесь осели колонисты и теперь становище разрослось в большое село. Заливчато затявкали собаки, из мазанок выглянули простоволосые женщины, с любопытством уставились на надвигающийся людской поток. Но казахи промчались дальше.

До кладбища оставалось полторы версты. Еще издали стали видны разнокалиберные, новые и ветхие, покрытые письменами надгробные камни, которые своим жалким видом напоминали развалины и будто жаловались, что их забросили среди чужих.

В одном углу кладбища стояла группа людей, были видны арбы и оседланные лошади — там могила Байтюры.

Кладбище запестрело малахаями, шапками. Каждый в сопровождении муллы переходил от одной могилы к другой, читал коран.

— Кончено! — крикнул кто-то.

Разбредшийся во все стороны народ быстро собрался. По четырем углам свежего, высокого могильного холма сели четверо мулл, по бокам, в изголовье и у подножия примостилось еще несколько человек из духовенства.

Как только народ собрался, богатый казах Ис-Ахмет пробасил:

— Мульдеке мой, читай тябаряк!

Зяки Фахми откашлялся и открыл было рот для произнесения первых слов молитвы, но Сайфулла, мулла Буребая, не пожелал уступить первенства и сильным, красивым голосом начал:

— «Эузе-билля…» [62] «Эузе-билля» — первые слова молитвы.

Тябаряк был прочтен быстро, красивым, музыкальным напевом Шаймирзы.

— Ай, дорогой мульдеке! Отлично прочитал! — похвалили казахи.

Муллы, сидевшие по углам и по бокам могилы, в свою очередь прочли коротенькие цитаты из корана. Один из мулл, по приказу бая, начал ясын [63] Ясын — молитва над телом умершего. , но сбился и скомкал конец. Этим мулла опозорился не только перед своим хозяином, но перед всем народом и стал надолго мишенью для насмешек.

Роздали по десять копеек садака. Помолились. На этом кончились и дженаза, и дефен, и раздача садака. Народ снова сел на коней. Снова заиграли плети. Снова, сплотившись по группам, родам и партиям, понеслись по степи. Снова промчались мимо белых мазанок, лающих собак и вернулись в джайляу Якты-Куль поесть мяса, напиться кумыса, помянуть покойника.