Галимджан Ибрагимов - Дочь степи. Глубокие корни

Когда все разместились, вошел старый Азымбай.

— Можно начинать, больше никого не осталось.

Якуп, не выпуская из рук четок, взглянул на ишана, сидящего на почетном месте, и приглушенным, печальным голосом спросил:

— Покойнику было семьдесят девять лет. За сколько лет полагается фидия?

— Двенадцать лет относятся к детству. Полагается за оставшиеся шестьдесят семь лет, — быстро высчитал самый прыткий из собравшихся Абдулла Эль-Керими.

Сосчитали тех, кто должен был получить фидию. Их оказалось тридцать четыре человека. Из них двоих — одного слепца и одного мальчика — как непригодных вывели из ряда. Осталось тридцать два. Каждый из них принимал на себя грехи двух лет; грехи оставшихся трех лет прибавили трем муллам. Сосчитав, что двадцати девяти муллам полагается по два, остальным по три девера, приступили к делу.

Около Якупа лежал маленький сверток с таким количеством золота и серебра, какое, по шариату, могло окупить грехи, совершенные в течение года.

Якуп перевесил четки на локоть, уселся как раз на уровне груди покойного и со словами: «Принимаешь ли сие в откуп за все, что должен был совершить новопреставленный Байтюра, сын Хантемира, но что не выполнил он своевременно, и не снимаешь ли с него все то, что обязательно и необходимо?» — протянул сверток ишану, сидящему напротив него, по другую сторону покойника.

Ишан обеими руками взял сверток и тут же вернул его баю, сказав при этом:

— Принял и снова возвратил тебе в дар.

Ишану полагались грехи за три года, поэтому церемония со свертком была повторена трижды.

Следующая очередь была Абдуллы. Ишан отошел в сторону. Абдулла занял его место.

— Принимаешь ли сие в откуп за все, что должен был совершить новопреставленный Байтюра, сын Хантемира, но что он не выполнил своевременно, и снимаешь ли с него все то, что обязательно и необходимо? — сказал Якуп, протягивая сверток.

Абдулла Эль-Керими правильным арабским напевом произнес:

— Принял и снова возвратил тебе в дар.

На него возлагались грехи двух лет, и поэтому он только два раза принял и вернул сверток. Девер был повторен всеми остальными, разложившими на себя грехи покойного бая, накопленные за шестьдесят семь лет.

— Муллы, взамен этого мы дадим вам скот. Удовлетворитесь ли вы тем, что мы дадим вам? — спросил Якуп по окончании девера, пряча сверток в карман.

Все участники девера в один голос ответили:

— Согласны, согласны!

В юрту вошли новые люди. Совершили тяхлиль. Потом множество людей вынесли тело Байтюры.

Среди женщин поднялся плач. Рокия-байбича с воплем: «Ай, Байтюра, ау! На кого меня покидаешь?» — откинулась на киреге.

Вокруг нее скопились женщины. Рокия не утихала.

— Ай, Байтюра, ау! На кого меня покидаешь? — причитала она.

К ее плачу присоединились другие, стали восхвалять достоинства, величие усопшего.

Женщины в слезах остались в юрте, мужчины пошли на дженазу.

Саженях в тридцати от юрты покойника положили на траву. Джигит, встав на стременах, закричал, поворачиваясь во все стороны:

— На дженазу! На дже-на-зу!

Народ, как морская волна, хлынул на призыв. Сняв обувь, люди выравнивались в длинные ряды. Ряды становились все теснее и теснее. Огромная, ровная площадь, как черной тучей, покрылась народом. И если посмотреть сверху, островерхие шапки и малахаи напоминали густой лес.

— Все, — сказал кто-то сзади.

Для придания дженазе особой торжественности был привезен за сто верст известный татарский ишан. Сгорбленный, низенький старикашка, в зеленом чапане, белой чалме, с длинным зеленым же посохом, стоял перед затихшими рядами.

— Приготовьтесь в мыслях ваших! — пискливым голосом повелел он.

Из середины рядов поднялся Абдулла Эль-Керими и звучно, разборчиво начал:

— Илахи [57] Илахи — господи. , приготовился я к намазу дженазы для славы божией, для прославления пророка нашего, для моления за усопшего, обратился челом к кибле, следую за имамом [58] Имам — мулла, настоятель. , аллах велик! Вот так совершите приготовление, — пояснил он.

Имам воздел руки. Началось моление.

Но дженаза не обошлась без происшествия.

Когда имам воздел руки и, провозгласив «аллах велик», призвал к текбиру [59] Текбир — особая молитва, читается в торжественных случаях или в момент, когда угрожает серьезная опасность. , в одном из центральных рядов несколько казахов распростерлось в земном поклоне, как это полагается при обыкновенном намазе. Их примеру последовали остальные, и так два-три ряда склонились в ненужном поклоне. Среди них был и жених Карлыгач Калтай. Татарин, шакирд, сидевший поблизости, прыснул от смеха и был принужден выйти из ряда.

Намаз дженазы кончился.

— Джемагат [60] Джемагат — общество. Это слово служит обращением. , каким человеком он был? — крикнул Якуп.

— Хорошим человеком, — последовал ответ.

— Обидел ли он кого словом или делом? Если есть такие — да простят!

— Нет, нет, не обидел!

Покойника положили на телегу. В сопровождении нескольких человек его повезли на кладбище. Большинство народу осталось. И снова, как морская волна, народ хлынул к тому месту, где на привязи стояли предназначенные для раздачи животные. Четыре верблюда, повернув длинные шеи, недоуменно посмотрели на людей и снова принялись за жвачку. Но дикий жеребец, только сегодня взятый из табуна, при виде надвигавшейся людской волны заметался в страхе. Коровы, чесоточные жеребята, худые телята стояли спокойно.

Весь этот скот предназначался для раздачи.

Фидию, крупные садака [61] Садака — пожертвование, приношение. и подарки решено было раздать не на кладбище, а здесь, на месте.

При раздаче подарков и фидии главная роль выпала на долю Якупа и Янгырбая. Это дело воистину было трудным. При решении, кому сколько и что дать, учитывались, во-первых, состояние наделяемого, во-вторых, его родовитость и партийная принадлежность и, в-третьих, общественное положение.

Муллы получали приношение не сообразно с их ученостью или количеством принятых на себя грехов: мерилом здесь служило, в каком роду, у какого бая живет он.

Как только родственники покойного подошли к скоту, среди духовенства поднялся шепот, кому что достанется.

Мулы были поделены на три группы, в зависимости от того, каково было состояние их хозяев. В первую группу вошло шесть человек, в том числе Абдулла Эль-Керими, во вторую — девять, остальные — в третью.

Первым отвязали дикого жеребца. У ожидающих разгорелись глаза.

— Кому достанется?

Жеребца отдали ишану. Он в отогнутую левую полу взял уздечку, отвел коня к своей арбе и передал кучеру. Не меньшее вожделение вызвал большой одногорбый верблюд. Но на этот раз ничья надежда не оправдалась. Оказалось, что из Троицка должен был прибыть ученый казах Юлдузбай, несколько лет проживший в Мекке, Медине и Бухаре. Он намеревался прочесть дженазу, но по болезни не мог прибыть на погребение. Верблюд предназначался ему.