Галимджан Ибрагимов - Дочь степи. Глубокие корни

— Аксакал, велико к тебе наше уважение, но в сердце нашем таится сомнение. Ты всю жизнь свою ругаешь Эбельхаира и татарина-генерала Тевкилева, обвиняешь род Найманов в том, что они ради личного богатства и славы отдали Сары-Арка в рабство. Но когда хохлы нагрянули на Яшель-Сырт и мы, кликнув боевой клич, звали казахов на сражение, не ты ли, почтенный отец Биремджан-эке, выступил против?

Старик ответил в ту же секунду:

— Да, я! Я воспротивился угону скота хохлов, разорению их жилищ. Хочешь знать причину — послушай слепого старца. Если сам не знаешь, спроси у других: разве Биремджан не тот человек, который всю свою жизнь, все помыслы свои направил на защиту казахов?

— Истинную правду молвит почтенный отец! — раздалось с разных концов.

Аксакал продолжал:

— Если сейчас правду молвил я, скажу вам еще одну правду: сначала назначили ханов, потом вместо них выбирали султанов, — так задумал русский царь проникнуть в самое сердце Сары-Арка. Все земли казахов он объявил общим владением русских. Сторонников своих, широко пользуясь подкупами, лживыми клятвами, он проводил на должность биев, волостных старейшин. Незнакомые, не виданные до того люди — хохлы и русские начальники — забирали наши становища, озера, реки, а нас загоняли в пустыню… В те времена был я во многих местах Сары-Арка, и всюду по седой бороде моей текли слезы… И дал я тогда создателю моему клятву: где только возможно убивать хохлов, колонистов, проливать их кровь, угонять скот. Так поклялся я. Много душ прошло через руки мои, много скота русских угнал я в степь.

Однажды встретил я пять хохлов. У них украли лошадей, и они пришли с руганью в дом казаха. Были со мной храбрые джигиты, и сказал я им: «В ответе буду я. Бейте, пролейте кровь врага!» Вспыхнула схватка, и не успели сомкнуться губы после сказанного слова, как хохлы уже лежали вытянувшись на земле. Один из них успел убежать и скрыться в доме. Джигиты мои сцапали его и, орущего, как верблюжонок, потерявший мать, приволокли ко мне. Был тот хохол стар, в лаптях, драной одежонке. Бросился он мне в ноги и, как умел, залопотал по-казахски: «Дома пятеро малышей… старуха больная… Пожалей…» — «Э, да будет проклят твой отец! Казахов грабишь, джайляу отнимаешь, а как дошло дело до самого, так «пожалей»?!» Старый хохол заплакал, как дитя. «Ут-агасы, выслушай меня». — «Говори», — разрешил я. «Что нам делать? — начал он. — На родине нашей солнце яркое, земля плодородная, растут там яблоки, ягоды всякие. Но не было у нас земли, чтобы прокормиться, взбунтовались мы, и за то пригнали нас сюда… А здесь вы тесните нас, будто мы хотим отобрать ваши джайляу. Куда же нам деваться?!» Подступили к глазам моим слезы, и приказал я джигиту: «Отпусти старика. Растревожил он меня». Один из джигитов не послушался и стал избивать старика. Старик кинулся мне в ноги, плакал горькими слезами, видом своим разбередил мою душу. «Остановись!» — приказал я джигиту. Со злобой глянул тот на меня. Изо всей мочи стегнул хохла по лицу плетью и ускакал прочь. С того дня нарушил я клятву. Опостылело мне грабить хохлов, проливать их кровь… Вот тогда-то выступил я против войны и боевого клича… Если есть у тебя разум, рассуди: если кто-нибудь побьет тебя, что виновато — плеть или рука?

Гулом голосов покрылась речь аксакала. Из толпы выступил казах и стал возражать старику. Одни говорили, что у аксакала от старости помутился разум, другие кляли первых за то, что осмелились они оскорбить старейшину.

Заглушая шум, поднявшийся вокруг Биремджан-эке, прозвучал голос старого Азымбая, возвещавшего, стоя на арбе:

— Муллы, кто желает, пожалуйте на девер!

Началось движение. Каждый казах хотел, чтобы его мулла получил фидию, и потому каждый кинулся искать своего муллу, спеша отослать его на девер.

В большую белую юрту, где лежало тело Байтюры, со всех сторон заспешили джигиты-казахи, обучающиеся в медресе [50] Медресе — мусульманское духовное училище. татарские шакирды [51] Шакирд — ученик мусульманского духовного училища. , живущие в степи на положении мулл, мелкие ишаны [52] Ишан — духовное лицо, пользующееся большим авторитетом и имеющее последователей. , суфии [53] Суфий — благочестивый, набожный. , паломники.

Сарсембай, указывая мулле Янгырбая, татарскому шакирду Абдулле Эль-Керими, на бегущих людей в джилянах, джуббах, чапанах и даже тужурках, насмешливо сказал:

— Мульдеке, у казахов существует поговорка: «Где травы много, скот жиреет; где покойников много, мулла жиреет». Приходилось тебе это слышать?

Это была насмешка над бегущими. Абдулла Эль-Керими долгие годы провел среди казахов, знал их любовь к подчас колким шуткам и поэтому не смутился, не обиделся, а так же насмешливо ответил:

— Есть известный среди татар и казахов красноречивый акын Акмыла. Некий, такой же толстый, как ты, казах сказал ему поговорку, которую ты только что привел мне. Акын ответил ему следующее: «Где травы много, скот жиреет; где покойников много, мулла жиреет. Но если темноту казахской степи не просветит мулла, головы таких невежд, как ты, вошь съест». Приходилось тебе это слышать?

Сарсембай со смехом возразил:

— Правду говоришь, мульдеке. Во время моего детства пригласил мой отец муллу, кормил его мясом, поил кумысом. Молодухи, не смея перечить почтенному человеку, принимали его в свои объятия. Мы, молодежь, были уверены, что учимся. Прошло много лет. Он уехал. Но от пребывания его у нас не осталось иных следов, кроме следов от его палки на наших спинах… И раз так учат нас татарские мульдеке, откуда знать нам слова Акмылы?

Из юрты показался Азымбай. Он обратился к Абдулле Эль-Керими:

— Мулла Янгырбая, или ты не желаешь пойти на девер?

— Серсеке [54] Сокращенное Сарсембай. , намеревался я посостязаться с тобой в красноречии, но на дженазе считаю это неудобным, — на ходу ответил мульдеке.

Бай, довольный, крикнул ему вслед:

— Ай, дорогой мульдеке! Среди татар редко встретишь ловкого краснобая! Если приедешь, кумыс, баран готовы. Выпьем как следует, побеседуем!

— Хорошо, приеду, — пообещал Абдулла, входя в юрту.

Большая юрта полна народу. Вдоль киреге сидят казахи в кепе и малахаях и заплаканные женщины в белых покрывалах. Перед ними выстроились: мужчины в джуббах, чалмах, маленьких черных шапках, джилянах, тужурках и чапанах. В центре, головой к кибле [55] Кибла — сторона, куда мусульмане обращаются лицом во время молитвы. , ногами к двери, лежит огромное, как гора, тело Байтюры, завернутое поверх савана в одеяло и кошмы. Лицо его закрыто полотенцем.

Слева от покойника с четками в руках стоит брат его Якуп. Он в молодости учился в медресе и был знаком с порядком дефена [56] Дефен — часть погребального ритуала. и дженазы. Тут же, слева от дверей до почетного места, сидит духовенство.