Галимджан Ибрагимов - Дочь степи. Глубокие корни

— В чем дело? Ведь они были друзьями! — крикнула Нагима, подбегая к мужу.

Толпа напряженно молчала. Казалось, достаточно сделать Садыку знак, как она пойдет врукопашную, но кочегара не отдаст.

«Что это? Ошибка? Вражьи уловки? Чья рука замешана здесь?» — билось в мозгу Садыка, но тут же победила мысль, что нужно успокоить жену, толпу и подчиниться следователю.

— Не волнуйся, меня завтра же освободят, — успокаивающе сказал Садык.

Кочегар стал одеваться, а Нагима кинулась домой, чтобы приготовить детей к отъезду. На протесты мужа она только ответила:

— Нет, нет! Без тебя здесь ни за что не останусь! Освободят — вернемся вместе, а пока поеду с тобой.

Подали подводу. Паларосов, Минлибаев и милиционер поехали на пристань. Крестьяне молча провожали их, полные недоумения. Джиганша-бабай долго смотрел вслед удалявшемуся тарантасу, безнадежно махнул рукой и устало опустился на бревна, лежавшие около ворот дома Айши. Долго просидел он, погруженный в думу, пока случайно не заметил за околицей две большие тени.

— Посмотри-ка, что там такое. Не разберу я, — сказал он Айше.

Айша приставила ко лбу руку козырьком и внимательно посмотрела в указанном направлении.

— Шаяхмет! — позвала она стоящего неподалеку парня. — Кто это? Один на Шарафия похож, а другой не Василий ли Петрович?

— Они, они, Айша-джинги! — крикнул Шаяхмет и бросился к ним навстречу.

Подсев к ним на телегу, он торопливо рассказал о случившемся. Когда лошадь остановилась у дома Айши, он закончил:

— Паларосов или слепой, или продажный.

Вокруг вновь прибывших собрался народ. Все наперебой рассказывали об аресте Садыка.

— Что же это такое? Совет своего ребенка загрызть хочет! — недоуменно развел руками Джиганша.

А Шаяхмет тоном, не допускающим возражения, сказал:

— Я одно знаю — корень всего дела кроется у Валия Хасанова.

Это замечание Шаяхмета пробудило в голове Шарафия много воспоминаний. В девятнадцатом году он встречался с Хасановым на фронте, затем в редакцию, где он работал, поступили материалы о деятельности Валия в совхозе. Некоторые из них Шарафий отослал прокурору. Теперь ему почудилась какая-то связь между словами Шаяхмета и его личными воспоминаниями. Но он не находил возможным поделиться своими непроверенными предположениями в присутствии возбужденной толпы и даже постарался успокоить Шаяхмета.

И Василий Петрович, много видевший на своем веку, никак не мог связать образ хорошо знакомого кочегара с таким страшным преступлением. Он подыскивал в уме какой-нибудь способ, который помог бы разрешить это недоразумение, но ничего путного придумать не смог. Под конец он решил, что необходимо вернуться в город и через прокурора Гайфуллина ознакомиться со всем делом. Повернувшись к Шенгерею, он сказал:

— Товарищ Тимеркаев, довезите нас до пристани. Нам необходимо успеть попасть на пароход.

Байраковцы, часто встречавшиеся с Шарафием и Василием Петровичем как с шефами, ожидали, что они живо разберутся в случившемся, отделят врагов от друзей, но, видя, что их ожидания не оправдались, что их шефы уезжают, стали, недовольные, расходиться.

Вскоре к группе отъезжающих подошла Нагима в сопровождении брата, двух сыновей и с грудным ребенком на руках. Ее с младенцем и Василия Петровича, как пожилого человека, усадили на телегу. Остальные по берегу пошли пешком. Шаяхмет всю дорогу возмущался:

— Паларосов, если он не безнадежно глуп, должен был понять: если я иду убивать человека, так неужели возьму оружие смерти у своего соседа? Даже предположим, что возьму, но разве я оставлю окровавленный шкворень около трупа! Ведь это равносильно тому, что я собственными руками предаю себя.

На пароходе говорили только о кочегаре и Фахри. Слушая пылкие речи Шаяхмета, веские доводы Шарафия и Василия Петровича, Нагима чувствовала себя успокоенной и начинала верить в немедленное освобождение мужа.

Так они доехали до города.

Неожиданный приезд Нагимы, ее взволнованный вид очень удивили старуху, домовничавшую в квартире Минлибаевых. Нагима не сочла нужным сообщить ей о случившемся. Кинув на ходу: «Бабушка, присмотри за детьми», она тотчас же куда-то ушла.

Наступили сумерки. Витрины магазинов блестели ярким светом. Улицы были полны прохожих. Нагима ничего не замечала. Она торопливо шла к высокому мрачному зданию тюрьмы. Кто-то окликнул ее, громко выругался извозчик, под мордой лошади которого пробежала Нагима. Но она ничего не слышала. Наконец она остановилась у ворот большого здания, с белой башней в углу, около которой стояла вооруженная стража. Это была городская тюрьма. До революции Нагима не раз приходила сюда на свидание с мужем, приносила ему передачи. Боязливо постучала она в массивные ворота. Через минуту открылся маленький «глазок» и сиплый голос спросил:

— Что надо?

— Муж мой здесь. К нему пришла…

— Прием по средам и субботам, от двенадцати до двух. В другие дни приема нет, — ответил тот же голос.

«Глазок» закрылся. Нагима растерянно уставилась на запертые ворота, потом медленно отошла от тюрьмы. Куда идти?

Вспомнила — нужно увидеть Василия Петровича. Но его дома не оказалось.

— Сегодня открылась партийная конференция. Он прямо с парохода, даже не выпив чаю, ушел туда, — пояснила его жена.

Тогда Нагима побежала на почту, чтобы позвонить по телефону на татаро-башкирские командные курсы своему брату Шаяхмету.

— В ячейке его доклад, он прямо с парохода пошел туда, — ответили ей.

— Я его сестра. Он мне очень нужен. Вызовите на минуту.

— Это невозможно. Сейчас идут прения по его докладу.

Трубку повесили. Но Нагима твердо решила во что бы то ни стало добиться своего, потому, не теряя ни минуты, прошла в Первый Дом Советов, где жил Шарафий.

— Наверное, он что-нибудь разузнал.

— Вы к кому? — спросил швейцар.

— Мне в тридцать второй номер. Он дома?

— Нет.

— Где?

— Ушел в ячейку.

Тогда Нагима назвала еще нескольких коммунистов, живших в этом доме, но получила тот же ответ.

— Что же это в самом деле? Никого дома нельзя застать! — возмутилась она.

Швейцар улыбнулся.

— Ведь сегодня открытие партконференции и к тому же партдень.

Об этом Нагима совсем забыла и теперь решила пойти в Коммунистический клуб, где шла партконференция, — она надеялась там с кем-нибудь встретиться.

Большое двухэтажное здание красивой архитектуры прежде было дворянским собранием. После революции обширные залы этого здания увидели другую толпу. Вместо расшитых мундиров, бальных туалетов здесь запестрели серые шинели, рабочие блузы, красные повязки. Комнаты наполнились рабочими, крестьянами, красноармейцами. Бывшее дворянское собрание стало местом собраний, конференций, где строители новой жизни обсуждали вопросы, стоящие перед пролетарской революцией.