Галимджан Ибрагимов - Дочь степи. Глубокие корни

Как-то под вечер Нагима шла задами с охапкой сена. Вдруг к ней подскочил Садык, крепко прижал Нагиму к груди, шепнул:

— Люба ты мне! Скоро сватов пришлю, без страха скажи, что согласна.

Не успела девушка ответить, парень поцеловал в губы и был таков.

Подобрала Нагима упавшую охапку сена и сама не своя вернулась домой.

Садык сдержал обещание — на следующий день пришла в дом Нагимы сваха.

Мать Нагимы, испуганная горькой участью двух старших дочерей, определенного ответа не дала, пообещала только подумать да посоветоваться с родными.

А участь ее дочерей была действительно горькая.

Польстившись на богатые подарки, отец выдал старшую во вторые жены богатею соседнего села. Но богатство не принесло ей счастья. Старшая жена поедом ела молодую соперницу, не давала ей ни минуты покоя. А через несколько лет, когда она стала матерью троих детей, муж решил — шариат дозволяет иметь четыре жены — и женился третий раз.

В кромешный ад превратилась жизнь в доме. Не переставала клясть старшая дочь покойного отца за то, что кинул он ее в этот омут.

Участь средней была еще трагичнее. Прослышал отец, что полюбился ей молодой парень, что видится она с ним, подарила ему вышитый платок, — разозлился, разбушевался и просватал за пятидесятилетнего вдовца. Не смирилась девушка, в день свадьбы бросилась в глубокий колодец.

Много горя приняла старуха мать, много слез выплакала и потому не решилась выдать последнего ребенка, Нагиму, против ее воли. Подослала к ней Айшу, жену Фахри, чтоб узнала мысли девушки.

Сначала Нагима, застыдилась, долго молчала, но под конец сказала:

— Пусть мама решит. Да только чего ей беспокоиться, что дальний он? Письма можно по почте слать, а соскучится — так на пароходе путь не долгий. На лошадях и то в сутки доехать можно.

В точности передала Айша слова Нагимы. Расстроилась мать, резче выступили морщины на худом лице.

— Ишь что выдумала: почта, пароход… Не ее это слова, подучена она. — И добавила печально: — Вот все вы такие. Ночь недоспишь, день недоешь, все о ребенке хлопочешь, а вырастет — о тебе и не вспомнит.

— Так-то оно так, бабушка, — ответила Айша, — да парень больно хорош. Согласиться надо. Трудно вырастить девушку. Ведь и малина — она, если вовремя не сорвешь, вянет…

Долго говорили они. Наконец дала мать согласие. Их беседа закончилась обсуждением вопросов, связанных с предстоящей свадьбой.

Вскоре сыграли свадьбу. Перед Нагимой открылся новый мир, полный радости. Но враги позавидовали счастью Нагимы, на вторую ночь после свадьбы вымазали ворота дегтем. Старушку мать разбудил лай собаки. Выбежала она на улицу и ахнула — жирными каплями растекался деготь по чистым, желтым доскам. Торопливо вернулась она домой. Тихонько, чтобы не разбудить молодых, взяла ведро, мочалку, скребок и стала мыть ворота. Но старания оказались безрезультатными — деготь успел впитаться в дерево и никак не отмывался.

Наступило утро, все проснулись. Весь дом был охвачен черной, как нефть, тоской. Больше всех горевала Нагима. Оскорбленная, опозоренная, она плакала навзрыд, как дитя. Единственным человеком, не потерявшимся и не предавшимся отчаянию, был Садык.

— Глупая, чего ты так тревожишься? Стоит ли волноваться из-за хулиганской выходки каких-то парней? — утешал он жену, но она продолжала плакать.

— Знаю я, чьи это проделки. Сын Загид-бая прислал мне душистого мыла, сын лавочника Хайбуллы конфет прислал… Я не приняла, обратно отослала… Спросите у Айши, она знает… Ей сын Хайбуллы сказал, что любит меня, что придет ко мне ночью, а Айша запустила в него камнем за такие слова… Вот они и сердятся… Не виновата я… Спросите Айшу.

— Зачем спрашивать? — улыбнулся Садык. — Ведь я знаю, что ты ни в чем не виновна!

Крепко обнял он молодую жену. Успокоив ее, вышел к воротам. Обстругал запачканные места, кое-где подрубил топором. Вокруг собралась толпа, послышались насмешки:

— Здорово, любезный! Иль женин позор срубаешь?

Вначале Садык молчал, но когда насмешки стали сыпаться все больше и больше, не выдержал, схватил обрубок, швырнул в толпу и крикнул:

— Хулиганы, мерзавцы! Проваливайте, пока целы, не то…

Подошли Фахри и Шенгерей, прибежал Джиганша-бабай, все встревоженные, обеспокоенные. Хладнокровие Садыка удивило их. С их помощью Садык скоро окончил работу. Все вошли в дом, где уже кипел самовар и были готовы горячие блины.

Еще перед свадьбой Садык заявил:

— Я человек заводской, у меня не то что дни, даже часы на счету. Через два дня после свадьбы Нагиму увезу в город.

Но после происшествия старушка мать ни за что не соглашалась отпустить молодых так скоро.

— Нас осрамили. Деготь смыли, а сплетни остались. Если уедете, засмеют, скажут — жених обиделся, хотел бросить жену, да только пожалел ее и увез в город, чтобы там бросить. Не отпущу так скоро. Раньше чем через четыре дня и не думайте ехать.

Ее поддержали остальные. Садык не знал, на что решиться. Он насилу выпросил отпуск на неделю и боялся, что, если опоздает к сроку, его место будет занято другим. У ворот завода целый день толпились безработные, среди них были такие, которые работали тут раньше. С другой стороны, нельзя не считаться и с создавшимся положением. А тут еще Джиганша-бабай твердит:

— Женитьба — дело серьезное. Нужно молодую пожалеть, и о матери подумать следует.

Прошло четыре дня. Садык побывал с молодой женой в гостях, погулял с ней по полям. История с воротами забылась, сплетни смолкли. Молодые уехали в город.

Всю дорогу тревожила Садыка мысль о работе, росла уверенность, что его место занято другим.

И он не ошибся. Оказывается, тотчас после его отъезда распространился слух, что он больше в город не вернется, будет жить в деревне, заниматься хозяйством. Опоздание было принято как подтверждение этих слухов, и его место занял другой рабочий. Узнав об этом, Садык оторопел. Что делать? Как быть? Он пробовал доказать нелепость слухов, рассказал причину опоздания, но все было напрасно.

Садык надеялся, что безработица долго не протянется, скрыл от жены свое увольнение, тайком от нее распродал кое-какие вещи.

Как-то вечером он вернулся домой пьяным. Для Нагимы это было ново. Поборов страх и отвращение, она раздела Садыка, уложила в постель и прилегла сама. Попробовала обнять его, но Садык вырвался, вскочил на ноги и с тоской сказал:

— Эх, дорогая ты моя, ненаглядная! Не знаешь ты, что у меня на душе!

Нагима испугалась. Мелькнула мысль о вымазанных воротах. Казалось, что Садык не может забыть позора. Но Садык, путаясь и запинаясь, рассказал о безработице, о своих мучениях, о стыде за то, что не может сделать ей никакого подарка, не может доставить никакого удовольствия.