Галимджан Ибрагимов - Дочь степи. Глубокие корни

— Ой, беда! Беда!

— Еще бы не беда! Вы, говорит, верите словам метранпажа, что Садык Минлибаев хороший человек, умный, в ссылке был, в тюрьмах сидел. А я его с детства знаю. Знаю, за что он отсиживал. Он был первым забиякой на заводе, первым пьянчужкой, хулиганом, бандитом. Чуть праздник — прифрантится, заломит картуз, наденет блестящие сапоги, подпояшет красную рубаху широким ремнем, возьмет в руку железную палку с набалдашником в виде молотка — и айда! Соберется их целая компания, гуляют по улицам с гармошкой. Пьют, дерутся, друг другу головы прошибают. Глядишь, вечером все в полиции. Вот, говорит, как арестовали Садыка. Хулиганил бы ты, как он, и ты познакомился бы со всеми тюрьмами. А вы, дураки, распустили нюни и ахаете. Ишь чего, говорит, выдумали! Будто Садык с «Капиталом» не расстается, даже в тюрьму эту книгу требует, а уезжает в ссылку — под мышкой ее несет. Кто же этому поверит? Вчера Мустафа со смехом мне рассказывал, что был писатель Лев Толстой, так у него в одной книге написано про такого рабочего. Оттуда и украли. Кочегар, говорит, о «Капитале» только после революции услышал, а в руки-то никогда не брал. Все это, говорит, выдумки, враки. А вы, говорит, два дурака, для этого хулигана, бандита хлопочете, окровавленные бешметы разыскиваете, Валия Хасанова утопить собираетесь. Знаешь ли, спрашивает меня Сираджий, что сделали рабочие нашего завода?» — «Нет, говорю, не знаю. — «А не знаешь, так и соваться было нечего! — крикнул он. — У нас, говорит, на заводе сорок рабочих-татар подписались под заявлением, в котором пишут: «Мы, нижеподписавшиеся рабочие-татары, просим выбрать на место кочегара Садыка Минлибаева кого-нибудь другого. Садык замарал честное имя пролетария. Он вернулся к своему прежнему хулиганству, бандитизму. Он, желая отомстить за прежние обиды, стал убивать коммунаров-крестьян, подобных Фахри. Мы верим, что такие бандиты будут исключены из партии. Мы заявляем о своем несогласии с избранием Садыка Минлибаева от нашего имени в члены горсовета». На этом заявлении подписалось сорок рабочих. Видите, говорит, куда дело клонится? А вы, говорит, идете против рабочих, защищаете бандитов, выдумываете сказку об окровавленном бешмете…» Всего, что он наговорил, не передашь, язык устанет, — закончил повествование Камалий.

— О-хо-хо! Голова кругом идет! — заскулил Джамалий. — Что-то будет? Зачем мы сунулись в это дело? Зачем не остались в стороне? Милиционер повестку принес — через два дня суд, нас свидетелями вызывают. Как быть?

Давно погас день. Давно тьма окутала город. Два друга ничего не замечали. Уже второй раз пришла дочка Камалия.

— Отец, иди домой! Обед готов. Лапша разварилась.

— Сейчас иду! — отозвался Камалий, но не тронулся с места.

Камалий и Джамалий долго обсуждали создавшееся положение.

Пробило два часа ночи.

— Пора идти, — встрепенулся Камалий. — Судьбу не объедешь.

Он ушел, а Джамалий долго ворочался с боку на бок, пока наконец не забылся тревожным сном. Всю ночь снились ему страшные сны. Вот Фахри с зияющей раной на голове. Вот Садык, не такой, как теперь, а молодой, в картузе набекрень, в блестящих сапогах, красной рубашке, подпоясанной широким ремнем, с железной палкой в руке. Он с хохотом щекочет набалдашником своей палки Джамалия, дразнит его. А вот он с мешком за плечами, с толстой книгой под мышкой, рядом солдат с ружьем. Понуро идет Садык по грязной дороге — прямо в Сибирь. Кочегар исчез. На его место встал Валий-бай. Улыбается. «Спасибо, говорит, не забыл дружбу…»

Джамалий проснулся в холодном поту, весь разбитый.

— Мать, болен я, встать не могу. Все кости ломит. Если придут, так и скажи. Я все равно на суд пойти не могу. Занедужил.

Сафура испугалась не на шутку. Взбила подушки, укутала мужа одеялом.

— А если милиционер придет, что сказать?

— Это не твое дело, — буркнул Джамалий. — Кто ни придет, всем говори: «Муж болен, с постели встать не может. Все тело ломит». Я на суд идти не могу.

Сафура выгнала детей на улицу, чтобы не шумели у постели больного, и принялась ухаживать за мужем. Напоила его чаем с молоком, покормила.

Джамалий лежал на постели, безучастный к тревоге и хлопотам жены. Он был полон страха и раскаяния. О предстоящем суде он не мог подумать без содрогания.

Десять часов утра. Зал суда набит битком.

Нагима, расталкивая людей, с трудом пробралась вперед и остановилась около четвертого ряда, где имела нумерованное место. Там сидел какой-то красноармеец. После препирательств она отвоевала место, но не успела хорошенько усесться, как раздался возглас:

— Суд идет! Прошу встать!

Все встали. Из соседней комнаты вышли судья, заседатели и уселись за большим, крытым красным сукном столом, стоящим на возвышении. Судья Биганов поместился в середине, двое заседателей — по бокам.

Следом за ними села и публика.

Председательствующий перекинулся несколькими словами с членами суда, справился у секретаря о явке подсудимых, защитников и переводчика и, позвонив в колокольчик, сообщил о начале слушания дела об убийстве Фахретдина Гильманова.

Ввели обвиняемых, окруженных вооруженной охраной. Пять человек заняли скамью подсудимых.

По залу пронеслось какое-то движение. Глаза всех присутствующих устремились на эту пятерку, каждый из обвиняемых, имел среди публики или знакомого, или родственника, или приятеля, или врага.

Ахми и Гимадия Нагима знала издавна. Сегодня они выглядели особенно жалкими. Казалось, будто Ахми не знал, куда деть свое длинное, тощее тело. Ежеминутно вытирал он грязным рукавом гноящиеся глаза. Гимадий сильно осунулся, щеки отвисли, косые глаза ввалились. Он с растерянным видом теребил свою козлиную бороденку, сидел погруженный в раздумье. Вид Салахеева, сидевшего сзади них, показался Нагиме особенно странным. Салахеев был похож на петуха, готового ринуться в бой, — так напыщенно высокомерно окидывал взглядом он зал, будто хотел сказать, что набросится на каждого, кто усомнится в его невиновности.

Он и понуро сидевший рядом с ним Иванов привлекали наибольшее внимание переполненного зала. Совсем недавно они были товарищами, коммунистами, которым, казалось, можно было доверять. С ними приходилось иметь дело на собраниях, в советском аппарате, спорить, доказывать.

За последнее время по городу ходило много слухов. Некоторые говорили, что в этом преступлении замешаны Салахеев и Иванов, что они будут арестованы. Иные категорически утверждали, что они уже арестованы и сидят в тюрьме. Но толком никто ничего не знал. Большинство пришедших на суд впервые узнали правду, увидели все воочию и поэтому так всколыхнулись, когда в зал ввели обвиняемых.