Галимджан Ибрагимов - Дочь степи. Глубокие корни

Многим из присутствующих похвальба Валия Хасанова показалась навязчивой. Прокурор решил выявить оборотную сторону медали и, отложив временно допрос Хасанова, попросил вызвать свидетеля Гайнетдинова.

Гайнетдинов в период своей работы в профсовете обследовал жизнь рабочих совхоза «Хзмет».

— Что вы знаете по этому поводу? — обратился к нему председатель.

— Вот что я видел там, — начал Гайнетдинов. — Тотчас после приезда я направился в жилые помещения рабочих. Их пища состояла из недопеченного ржаного хлеба, чая без сахара, со снятым молоком и какой-то бурды. «Мы, — сказали они, — мясной обед видим только в два годовых праздника». Голые доски, покрытые грязью и пылью, заменяли им постель. Спецодежды никакой не имелось. Рабочие заявили, что трудятся по пятнадцати-шестнадцати часов в сутки, а если кто пробовал возразить, того немедленно выгоняли. Рабочие мне жаловались. «За нас, — говорили они, — хлопочет Фахри. Он и в город сообщал, да толку не вышло. И там, во главе дела сидят защитники Хасанова». Вот это одно!

Гайнетдинов умолк, взглянул на председателя и, не дожидаясь приглашения, продолжал:

— За четыре года «Хзмет» заметно оправился. Это верно. Но здесь, как говорится, подводя бровь, вышибли глаз. Я в молодости был крестьянином и такие дела хорошо понимаю. Валий Хасанов, действуя через своих агентов, работающих в земотделе, выкачал оттуда для «Хзмета» все богатство. Когда разорились два ближайших совхоза, значительная часть их имущества была передана в «Хзмет». «Хзмет» получил дотацию, причитающуюся четырем совхозам. Каждый вновь прибывающий трактор заполучал «Хзмет». Взвыли все совхозы. Стали раздаваться жалобы, что Валий Хасанов заодно со спецами по земельному делу, действуют с какой-то задней мыслью. Если совхоз «Хзмет» и был первым, то он добился этого положения за счет разорения других совхозов. Валий-бай везде хвастался своей работой, а ревизия показала множество вопиющих фактов. Вот это два!

Зал, слушавший с напряженным вниманием, рассмеялся над последней фразой Гайнетдинова. Председатель призвал присутствующих к порядку.

Гайнетдинов продолжал:

— Ознакомившись с этими шипами, скрытыми под видимым процветанием, я повел беседу с самим Валий-баем. «Как дела?» — спрашиваю. «Трудно, — отвечает он. — Со всех сторон ножки подставляют». — «Кто?» — «Да все». По его словам выходило, что и ячейка, и профсоюз, и газета, а больше всего Фахри ножку подставляет. Это вам три!

Есть и четвертое.

Бедняки-татары из соседней деревни организовали две маленькие артели — каменщиков и плотников. Валий Хасанов, минуя их, давал работу кулаку. «Почему?» — спрашиваю. А он отвечает: «Справиться не могут, работают плохо, цены берут высокие, к сроку не выполняют. А кому пожаловаться, кто начальник — неизвестно. Четыре года с кооперативом дрался». — «Почему?» — «Дело с ними не выходит. Закажешь что — не исполняют, дашь продать — деньги в срок не сдают». Вот все, что я хотел сказать, — закончил Гайнетдинов.

По показаниям Хасанова и Гайнетдинова разгорелся бой. Старый адвокат приложил все свое умение, чтобы задать выгодные для Хасанова вопросы. В свою очередь прокурор Ансаров закидал Гайнетдинова вопросами, которые беспощадно разоблачали заведующего совхозом.

Показания метранпажа длились более часа. Наконец, измученного и усталого, его отпустили. Место метранпажа занял Шенгерей.

Это был типичный крестьянин, в старых сапогах, бешмете, с тюбетейкой на голове, с подстриженной бородкой, длинноусый. Большие, огрубелые от работы руки, обветренное лицо, опаленное солнцем. С напряженным вниманием слушал он председателя, не отрывая взор от длинного, покрытого красным сукном стола, стоящего на возвышении.

— Шенгерей Тимеркаев, что вы знаете по этому, поводу?

— Что знаю! Своими глазами видел я четыре куриные головы!

— Какие куриные головы?

— Приезжал Салахеев. Пробыл три дня, три ночи. Три дня и три ночи пил без просыпу, в баню ходил, свежим березовым веником парился. Три дня угощали его курятиной. Четвертую курицу на дорогу сварили. Как видите, четыре получается.

По залу пробежал смешок.

Председатель предупредил шумевших, что они будут удалены из зала, и обратился к Шенгерею:

— Для чего вы им вели счет?

— Не я, Ахми считал. Пусть скажет. Он связал четыре головы и со смехом таскал их.

— Ахмед Уразов, — обратился председатель к обвиняемому, — для чего вы собирали куриные головы?

Ахми встрепенулся, обтер рукавом гноящиеся глаза, зашнырял взглядом по залу и запинаясь ответил:

— Так… в шутку…

— Что еще знаете? — спросил Биганов Шенгерея.

— Еще о перваче знаю.

— Что это такое? — задал вопрос Ансаров.

— А видишь ли, самогонка бывает всякая. Есть первосортная. И на вкус хороша, и запаха почти нет. У нас на Волге ее первачом называют. Совхоз был гостеприимный. Гостил там и дау-мулла, и Федор Кузьмич провел три ночи, о Низамии и говорить нечего. Всех их кормили, поили. Салахеев, видно, выпить любил. Запасов, припасенных Валий-баем, не хватило. На третью ночь привезли из соседней деревни первача. Ездил за ним Ахми.

— Ахмед Уразов, ездили ли вы за первачом?

Опустив голову, чуть слышно отозвался Ахми:

— Я нанятой человек, разве могу ослушаться приказа?

— Ахми говорил, — продолжал Шенгерей, — что если к баю бай приедет, то и работнику в рот масло капнет. Он говорил, что на донышке бутылки для него всегда влага остается.

Прокурор хотел задать ему вопрос о Салахееве, но один из заседателей, представитель Рабземлеса, опередил его:

— Скажи, сколько собраний провел Салахеев с рабочими совхоза?

— Одно, — резко ответил Шенгерей. — Всего одно собрание. Я сам плотник, меня иногда брали на поденную работу. Я был на собрании, которое созвал Салахеев. Один рабочий сказал ему: «Когда вернешься в город, скажи там, что у нас собачья жизнь. Слово сказать нельзя — гонит». Салахеев ответил на это большой речью. «Товарищи, — сказал он, — ругаться нельзя. Сейчас капитализма нет, все наше. Нам нужен контакт. Нужно работать сообща». Не выдержал я, крикнул: «Уж не под дудку ли Валий-бая пляшешь ты?» Стал я к нему привязываться, но он пригрозил мне и заставил замолчать.

Не успел Шенгерей произнести последние слова, как поднялся Салахеев и, не дожидаясь разрешения председателя, крикнул:

— Нет, неверно! Я не угрожал ему!

Председатель позвонил в колокольчик и с ударением сказал:

— Никто, никогда, ни по какой причине не имеет права говорить без разрешения председателя. Вы, Салахеев, как и все обвиняемые, имеете право говорить и оправдываться, но с одним условием — сначала должны получить на то разрешение. Прошу всех твердо об этом помнить.