Роман Ругин - Ранний ледостав

Арсин привязал Акара к ножке нарты и, присев над крохотным неподвижным существом, бережно провел рукой по его головке. Олененок едва приподнял ее и тут же уронил бессильно. Он весь дрожал от холода, и Арсину стало ясно; еще немного, и едва народившаяся эта жизнь угаснет навсегда. Скорее всего, этот слабенький детеныш появился на свет дня два назад; важенка, конечно, облизывала его все это время, но он никак не мог подняться на ноги, никак не мог дотянуться до вымени и потому был обречен. Не заметь его сейчас Арсин — и все бы кончилось сегодняшней ночью…

Арсин попытался осторожно поставить его, но неокрепшие ножки подкашивались, подобно слабым соломенным стебелькам.

Пастухи в таких случаях обычно отлавливают важенку-мать, приводят ее к теленку и насильно прикладывают малыша к вымени; и бывало, не раз бывало, что слабый олененок чуть ли не сразу после этого, словно после живой воды, начинал жить самостоятельно, а вскоре уже мог и следовать за матерью.

Арсин огляделся, ища мамашу глазами. Важенка отбежала довольно далеко и поймать ее можно было только арканом. Но вот аркана-то у него как раз и не было. Да и времени на это, если бы даже он нашелся — тоже не было. Жизнь олененка висела на волоске: ему нужно было немедленно, прямо сейчас дать тепло и еду. Не раздумывая, Арсин снял притороченную к нарте оленью шкуру и завернул в нее, как в тулуп, беспомощного малыша. Идти стало труднее. Перекинув лямку через правое плечо, он взял олененка на руки и медленно, чтобы не упасть, понес к избушке. Важенка-мать проводила их жалобным взглядом, но за Арсином она не пошла, остерегаясь, наверное, похожей на волка собаки.

Дверь в избушке за эти дни чуть ли не до середины замело снегом, а сама она походила теперь на бредущего в сугробах огромного медведя. Арсину пришлось положить шкуру на нарты и быстро отгрести от двери затвердевший наст. Затем он внес олененка в дом. В печке уже загодя заготовлены были, как полагается, сухие дрова, береста для растопки, поэтому разжечь огонь было для него делом одной минуты. Дрова тут же занялись, изба наполнилась треском и шумом, по ней быстро начало расходиться тепло. Вслушиваясь в гудение огня в печи, в завывания вьюги на улице, Арсин запалил керосиновую лампу и, не торопясь, развернул шкуру. От тепла олененок оживал прямо на глазах: вытягивал одну ножку, потом другую, облизываясь, беспокойно вертел головкой, словно что то ища…

— Фу, старая башка! Фу, семь мудрецов старины! — выругал себя Арсин. — Совсем ума лишился, словно от мозгов трухи — и той не осталось. Что же я стою-то? Его ведь кормить надо. Вон как еды просит… — Он поднес к мордочке руку, и олененок тут же с жадностью схватил губами его указательный палец. — Проголодался! — смущенно закряхтел Арсин, ласково поглаживая малыша. — Ну, ничего, сейчас, потерпи чуток…

Как хорошо, что у него остались эти две банки сгущенного молока! Он тут же взял с полки одну, вскрыл ее. Хотел сначала накапать на палец и дать, но тут же сообразил: вряд ли олененок сможет есть такую густую сладкую массу; Арсин схватил эмалированную кастрюлю, набив ее до краев льдистым снегом, поставил на горячую уже печку. Потом опять вышел на улицу — принес охапку таловых сухих дров, сразу же подкинул в печь. Новая чугунная печурка уже нагрелась до красноты, в избушке невозможно было сидеть в малице; Арсин с удовольствием скинул ее, бросил на нары.

Как только вода в кастрюле закипела, он распустил в ней две столовые ложки сгущенки и как следует перемешал, а потом, чтобы пойло побыстрее остыло, выскочил, как был раздетый, на улицу, поставил кастрюлю в снег и, подождав немного, понес обратно в избушку.

Олененок по-прежнему вяло сучил ножками и все искал, искал вымя.

— Терпишь? — сказал Арсин и сунул в кастрюлю палец. Молочная жидкость была чуть тепленькой. — Ну, давай, — улыбаясь, поощрил Арсин и, наклонив кастрюлю, поднес ее к мордочке. Но олененок только зафыркал, замотал головой, заперхал. Арсин огорченно вздохнул, попробовал еще раз — получилось то же самое. Тогда он взял столовую ложку и, зачерпнув ею совсем чуть-чуть, сунул между губами олененка. Тот, видно, почувствовав на языке сладкую жидкость, распробовав ее вкус, вдруг с жадностью начал лакать язычком. И пошло у них дело — любо-дорого; Арсин только успевал подносить ложку.

— Ну вот, — приговаривал он, — видишь, какую мы тебе мамку сообразили!

Поразмыслив, он добавил в кастрюлю еще одну ложку сгущенного молока — чтоб получилось питательнее. Олененок заработал язычком еще энергичней. Войдя во вкус, разок даже попробовал лакать прямо из кастрюли, но из этого у него опять ничего не вышло — больше попадало на пол, чем в рот, Арсин был счастлив, как маленький — как же, ведь это он научил олененка есть, теперь можно не беспокоиться — не пропадет живая тварь.

Совсем уже оживший малыш облизывал губы, крутил головой, даже хоркал тихонько — видимо, просил еще, но Арсин решительно поставил кастрюлю на полку: если перекормишь — тоже плохо будет.

Он снял его вместе с оленьей шкурой с нар и положил на пол неподалеку от печки.

— Подкормился — теперь отдохни малость, — улыбаясь, разговаривал с детенышем Арсин. — Поспи, наберись сил. Потом и мамку твою найдем. А покамест и нам с Акаром подкрепиться надо. Да! — Вдруг хлопнул он себя по лбу. — А Буран-то! Вот старый дурень — совсем о Буране забыл. Он ведь сколько уж времени один тут, в голоде, и холоде — заскучал, напорное. И тут до него донеслось громкое ржание мерина — словно услышав его мысли, трудяга Буран сам о себе напомнил.

Арсин, на ходу влезая в малицу, заторопился к Бурану. Тот понуро стоял там, где он его привязал два дня назад, за толстой березой. Еще на бегу Арсин увидел, что конь давно уже подобрал все сено, которое было ему оставлено, нагрыз вокруг себя снег, пытаясь хоть как-то утолить голод и жажду.

— Ну-ну, не сердись, старый мудрец, — потрепал он Бурана по холке. — Не смотри на меня так сердито. Понимаешь, никак не мог прийти раньше, дела важные были. Ну, не сердись, не сердись, Буран.

Он оправдывался так виновато, будто конь и впрямь понимал его.

Он подскреб сено, что еще оставалось В кошелке, и положил перед мерином. Буран с жадностью набросился на долгожданный корм, а Арсин тем временем старательно стер с его хребта, со впавших боков снежную пыль. Довольный постоял рядом, слушая, как хрупает конь сеном, потом спохватился — забыл еще об одном важном деле! Он забежал в избушку, взял ведро и затрусил к вилявшей рядом протоке, которую уже вовсю заливала вода.

Буран пил большими глотками, издавая от наслаждения какие-то звуки; холодные капли срывались с его губ, звонко падали в ведро…

Ну, кажется, все. Теперь он мог поесть и сам. Позволил себе проглотить две чайные ложки рыбной варки и половину оставшегося кусочка хлеба. Псу на сей раз перепала всего одна сушка.