Олег Кириллов - Стремнина

— Слушай, а почему ты считаешь, что секретарь парткома должен быть с директором именно в контрольных отношениях? Почему мы не можем быть с тобой единомышленниками?

И в самом деле, что это он заладил про контрольные функции, про претензии и требовательность? Ведь любой человек вокруг знает о совершенном на заводе повороте, о роли Туранова в этом повороте. И о планах директора никто больше не знает, чем он, Станислав Любшин, партийный секретарь. Неужто все ему будет заслонять та самая троллейбусная фраза, сказанная неумным человеком?

Они расстались совсем по-дружески, и Туранов несколько минут сидел в кресле, прикрыв глаза и пытаясь сосредоточиться. В последние месяцы с ним что-то не ладилось. Сжимало сердце, быстро уставал. Сваливал это на то, что два последних года не отдыхал. Так уж вышло. А пора бы не откладывать отдых, вон уже и среди ровесников пули посвистывают. Гена Земляков в машине умер, после заседания в обкоме. Прикорнул на сиденье, шофер старался потише ехать, чтоб не разбудить. Привез к дому, окликнул, а он уже остыл. А по возрасту на полгода старше Туранова был. Всего на полгода.

Надо б домой, собираться. Позвонил жене насчет чемодана.

— Опять?

Только и спросила. Умница. Считает Туранов себя принадлежащим не к такой уж многочисленной категории людей, кому повезло с женами. Влюбился в Валю еще в студенчестве, и с той поры не знает в мире ни одной женщины, которая могла бы заменить ее. С ней рука об руку прошел все трудные годы, на ее поддержку рассчитывал в сложные дни. И не ошибался, рассчитывая. Сына и дочь вырастили. Хорошие ребята, вот и внучка есть. Деду забава и забота.

Чего это он о делах семейных? А-а, насчет чемодана звонил Вале.

Вышел в приемную, оттуда на лестницу. Навстречу шел Касмыков. Столкнулись, считай, на лестничной площадке.

— Здравствуйте, Василий Иванович.

— Здравствуйте.

Глядит с прищуром, будто никак не вымолвит слова: «Уж я-то тебя насквозь вижу. Цену тебе знаю».

— Как здоровье?

— А что с нашим здоровьем? Я теперь, Иван Викторович, понимаю, почему вы меня из кабинета-то выставили. Оказывается, вы с Бутенко старые дружки, так сказать, одним миром мазаны. А я-то, дурной, полагал, что вы со свежим ветром пришли. Теперь разглядел. Ну ничего, скоро товарищи разберутся.

И прошествовал мимо с видом превосходства.

Странный человек. И надо б рассердиться, да не хочется. Может, больной? Да нет, не похоже. Ладно, все это чепуха. Пусть скрипит, пусть жалуется. Туранову от людей прятать нечего.

В машине сказал водителю:

— Ну вот что, тезка, нынче вечером едем в Южновск. Домашних предупреди, командировку возьми, бензином заправься как следует. Как ты думаешь, трасса сейчас ничего?

— Днем бы лучше, Иван Викторович.

— Днем лучше, да со временем не так. Лишний день теряем. Нам поначалу в Днепропетровск, а уж затем в Южновск. И так потеря времени. Ты уж, Иван Алексеевич, прости. Надо в ночь ехать.

— Надо так надо, — коротко сказал водитель, и Туранов успокоенно прикрыл глаза: нет, с молодыми сложнее. Старая гвардия знает дело и лишних вопросов не задает. Для того чтобы человек, как высший логический закон, научился понимать слово «надо!», он должен прожить на земле не менее тридцати лет; это был непреложный закон, который вывел сам Туранов и за который готов был сражаться с любым философом. Иван Алексеевич был как раз тем человеком, которому можно было доверить любое дело и всегда знать, что оно будет неуклонно исполнено.

Туранов понимал, что поездка будет не из простых, что Коваленко — калач тертый и уж наверняка у него есть самые убедительные доводы, но «Тяжмашу» нужны трубы, и Туранов их добудет.

У него уже была цель, и остальное его мало заботило: и дорога к Днепропетровску в зимнее время, и бессонная ночь водителя, и препоны, которые могут возникнуть на длинном пути. Все это было за пределами его мышления, это касалось других, исполнения уже ими своего долга. Его думы строились на том моменте, когда машина остановится в Днепропетровске у здания министерства. Именно отсюда начнется его борьба.

Может, и будет время, когда директору не понадобится самому ездить по снабженческим делам. Наверное, наступит когда-то такое. А на его век хватит, кроме всего положенного директору, еще и забот о репертуаре «агитбригады» и о ее составе. Вот и пришло время самому войти в ее ряды. Дебют, так сказать.

И все-таки, что же было в глазах Касмыкова? Неприязнь, нет, что-то иное. От встречи осталось непонятное впечатление. Но ясно было одно: встреча эта была из тех, что радости не доставляют.

Зато разговор с Любшиным был нужным и хорошим. Осталась у секретаря парткома привычка, вынесенная из комсомола: называть вещи своими именами и минимально отдавать дань дипломатии. Нет, они еще поработают со Станиславом Ивановичем, они еще во как поработают. Вместе, рука об руку, чтоб с доверием.

Надо бы как-то к врачу заглянуть насчет этой чертовой боли в груди. Стыдно, но приходится признаться: старость уже лезет к нему на плечи. В такие-то годы? Стыдобушка. Еще год назад пудовой гирькой баловался. А сейчас вот за грудь держится. Врачи же, они сразу наговорят такого, что потом не расхлебаешь. До смерти напугают, начнешь потом из-за них жить вполсилы. Такого себе представить Туранов не мог. Знал он, что век человека ограничен, но себе жизнь планировал не менее восьмидесяти, иначе не хватало времени для задуманного. Что ж, раз решил — так тому и быть.

У Морозова с утра было много забот. В отсутствие областного прокурора нужно было подписать некоторые бумаги для Москвы, завершить отчет за минувший год, который товарищ Ладыгин конечно же не смог сделать перед своим отъездом. И вообще, пора товарищу бы идти на пенсию, на заслуженный, так сказать, отдых. Нет, не хочет уходить. Понять его, конечно, можно: столько лет отдано работе вообще и в этой области в частности. Лет двадцать прокурорствует в здешних местах. Знает всех и вся. Трудно, наверное, вот так чувствовать, что твоего ухода ждут, что на него надеются. Что сделаешь, жизнь, она свое определяет и без нашего участия. Когда-то и его, Морозова, точно так же пригласят в высокую инстанцию и скажут: «Ну что ж, дорогой товарищ, пора и на отдых!» Он сопротивляться не будет, это точно. Каждому человеку свое время.

Вчера из Москвы позвонил бывший соученик по университету, сообщил, что старику предложено идти на отдых. Для того и вызвали. Вначале подлечился, а теперь вот сказали все как есть. И вправду, ну чего бы ему сидеть в этом кресле, когда все мыслимые и немыслимые сроки уже вышли. Шестьдесят шестой год. Ну, понятно, заслуги у него повыше, чем у многих, и биография. Но нужно не только биографию учитывать, но и биологию.